Михаил Соколовский - Завещание обжоры

Иногда по несколько раз в день Оливия приезжала в одноимённый ресторан и ела. Ела жадно, долго, отдуваясь и потея. И, конечно, ей и в голову не приходило, что в ресторане, принадлежащем её отцу, названном её именем и управляемом с недавних пор ею, ей нужно платить. Она и не платила. А ресторан бедствовал. Конечно, Фридрих Андрей мог бы содержать «Оливию» так же, как он содержал Оливию, но у его дочери вдруг взыграло самолюбие, и она запретила отцу дотировать это заведение. Она хотела, чтобы ей самой удалось управиться с одним рестораном, как де Шай управлялся с целой сетью. Ну, сколько можно держаться за отцовское брюхо? Ведь когда-нибудь, отец обещал… Но об этом мечтать она себе запрещала. Вместо пустых мечтаний Оливия придумала, как заработать на собственной болезни. Она стала есть на публике. И поначалу всё удавалось. Номер с поглощением невероятного количества пищи худой изящной девушкой, кости которой остро торчали из-под блузок и юбок, забавлял посетителей ресторана и они охотно покупали билеты на это шоу. Правда, довольно быстро готовность платить за ужин «вприглядку» у людей прошла: Оливия ела слишком часто. Надоело. Тогда она решила пригласить на ужин своего знаменитого отца. Она объяснила ему, как это для неё важно, и даже пообещала платить ему гонорар за каждое выступление. Фридрих Андрей затряс животом от хохота, а потом сказал:

– Деточка, ради тебя я готов работать за еду!

– Но не чаще четырёх раз в год, а то мы потеряем интерес публики.

Последнюю реплику произнесла мать Оливии, присутствовавшая при разговоре. Натали Валентина де Шай много лет управляла бизнесом мужа и одной фразой заставила Оливию осознать всю неглубину своих управленческих талантов: опытная менеджер мгновенно прозрела то, в чём её дочь-новичок убедилась на своей прозрачной шкурке.

Четырёх ужинов с обжорой в год хватало на то, чтобы ресторан «Оливия» держался на плаву, питал áсыть хозяйской дочки и поддерживал на должном уровне спрос зрителей и, соответственно, цены на билеты. Сегодня был седьмой, осенний ужин с обжорой.

Публика аплодировала поминутно. Ей нравилось всё: аппетит Оливии, ловкость старого слуги, и священнодействие Фридриха Андрея. В отличие от дочери, де Шай ел красиво. Для него еда была не средством утоления голода, а искусством, царством изящества и красоты, целым чудесным миром, где он был королём. Чокнувшись с Оливией бокалом с «Шампанским», пригубив напиток и аккуратно поставив полный бокал на стол (в это самое время Оливия выпила три четверти бокала в два глотка, давясь и пропихивая вином еду в глотку), Фридрих Андрей начал набирать себе на тарелку картину, скульптуру, коллаж, инсталляцию. Человек со сложной конструкцией, крепящей камеру к поясу, залез на стул и снимал тарелку сверху, над головой обжоры. То, что он видел, транслировалось не только в фургон, не только в прямой эфир телеканала «СТ-1», но ещё и на два огромных плазменных экрана в зале. Публика крупным планом могла видеть, как Фридрих Андрей ловко лавируя вилочками, щипчиками и ложечками между потеющими графинами, дымящимися плошками, скворчащими сковородами, накладывал на белоснежную, специально слегка подогретую тарелку овощи, нарезанные тонкой соломой, пару перепелиных яиц, плюхнул в самую середину изящную какашечку нежно-серого паштета, по краю пустил зелень, бросил несколько гранатовых зёрен, отрезал тончайшую пластину от грудки индейки, обсыпанной разноцветными точками специй, на тарелке вилочкой и ножичком завернул в неё пёрышко моркови, макнул этот рулетик в паштет, на него, как на клей посадил половинку заранее разрезанного перепелиного яйца, полил из соусницы тончайшего фарфора каплей гранатово-кленового сиропа, кончиком ножика с закруглённым концом приклеил на соус три красных икринки и поднял на вилке этот маленький, но чрезвычайно аппетитно выглядящий бутерброд (фу, какое грубое слово для такого произведения, тем более, что в нём нет ни брода, ни бутера!), обвёл глазами застывший в восхищении зал и произнёс:

– Развернись, чрево ненасытное!

Аплодисменты и крики «браво!», которыми разразился зал, казалось, стараются держать ритм челюстей Фридриха Андрея, безжалостно и с наслаждением пережёвывающих индюшачий рулетик с морковью, икрой, паштетом и перепелиным яйцом под соусом гранатюр. Правда, в том же ритме жарил и диксиленд.

Люди наперебой стали звать официантов. «Оливия» была готова к этому: сегодня в ресторане работал усиленный десант обслуги. Официанты перебегали от главного стола к столикам публики, давали советы, что-то аппетитное шептали в уши, записывали в блокноты, почтительно и быстро кланялись, уносились, при этом умудряясь не перекрывать гостям вид на сцену, где Фридрих Андрей разрезал грейпфрут, вынул из половины середину, но не до конца, а оставив треть, потом кинул туда мелкими, в икринки величиной, кусочками нарезанную… что? селёдку?! …бросил щепотку сушёного зелёного лука, сверху Рейнальдо полил всё это взбитыми сливками из специального бурдюка с фигурной насадкой, де Шай опылил сливочную верхушку корицей, после чего ложечкой с заострёнными краями подцепил кусочек из глубины и, выпив крохотную, граммов в двадцать, рюмку ледяной водки, под дружный выдох публики – съел.