Михаил Черненок: Точки пересечения. Завещание

Столь дерзкое преступление в райцентре случилось впервые.

В одиннадцатом часу вечера, когда теплый июньский день не успел еще угаснуть, шестидесятилетний кладовщик угольного склада Семен Иванович Тюленькин подъехал в собственной «Ладе» к пологому берегу неширокой речки, лениво петляющей в зарослях тальника через городок. Неподалеку от берега, среди густых тополей, находился районный Дом культуры, где под бодрую музыку беззаботно веселилась молодежь. Справа, над тальниковыми кустами, высился деревянный пешеходный мост к железнодорожному вокзалу. На мосту несколько подростков бренчали гитарами.

Тюленькин разделся до трусов, неторопливо вымыл автомашину и, надумав искупаться, зашел за тальниковые кусты на песчаный откос берега. Там сидел незнакомый парень в темных очках, при шляпе. Он попросил у некурящего Тюленькина закурить. Тот, понятно, отказал. Тогда парень выхватил из кармана револьвер и толкнул онемевшего от страха кладовщика в кусты. Повалив Тюленькина на землю, кляпом из носового платка заткнул ему рот, связал по рукам и ногам бельевым шнуром и укатил в тюленькинской «Ладе» неизвестно куда.

Развязали кладовщика подростки-гитаристы, когда старик вытолкнул языком кляп и закричал диким голосом. Кое-как натянув одежду, Семен Иванович прибежал в районную милицию. Худые угловатые плечи Тюленькина вздрагивали в нервном ознобе. Он болезненно морщился, часто прикладывал ладонь к большущей ссадине на лысой макушке и посиневшим распухшим языком слизывал кровь, сочившуюся из надорванного уголка губ.

В кабинете начальника отделения уголовного розыска Антона Бирюкова, несмотря на распахнутое настежь окно, было душно. Могучие сосны за окном источали густой хвойный запах, Бирюков терпеливо выждал, пока потерпевший мало-мальски пришел в себя, и попросил его рассказать о случившемся подробно. Тюленькин всхлипнул:

— Вышиб, стервец, из памяти все подробности.

— Не торопитесь, внешность парня вспомните…

— Ну я ж вроде говорил… Высокий, не ниже вас… В плечах тоже — богатырь.

— Одет как?

Кладовщика будто передернуло.

— Рубаха, кажись, синяя, а штаны… джинсы, что ли… — Тюленькин глубоко вздохнул. — Нет, не помню. Когда я подошел к берегу искупаться, он, как вроде спрятавшись за кустами, рукав у коричневой куртки отмывал.

— Что на рукаве было?

— Вроде бы кровь… — кладовщик встретился с внимательным взглядом Бирюкова и втянул голову в плечи. — А может, и не кровь. Может, это мне со страху показалось.

— Лицо у парня какое?

— Неприметное.

— А поточнее?..

— Бледное, вроде как с севера он приехал или из колонии только что вышел. На груди это… наколка картины товарища… простите, художника Шишкина «Три богатыря».

— Васнецова.

— Что?

— «Трех богатырей» художник Васнецов написал.

— Разве?.. А мне помнится, Шишкин…

— Сколько лет парню?

— Затрудняюсь сказать.

— Примерно, Семен Иванович.

Тюленькин мучительно наморщил лоб:

— Лицо совсем молодое, вроде еще к бритве не приучено, так что… Но физически ужасно здоровый. Как принялся обкручивать меня шнуром, думал, все косточки, зверюга, поломает.

— Откуда у него взялся шнур?

— Из моей машины. Я сдуру сам предложил парню… Он, значит, это… говорит: «Дедок, не угостишь веревкой?» — кладовщик, зажмурясь, покрутил головой. — То есть это… насчет угостить он про курево спрашивал. Я в ответ, дескать, некурящий… Тогда парень, значит, и говорит: «Может, негодной веревки метра три-четыре найдется?» Я ему толкую, мол, пошарь в машине. Он сходил до «Лады», вернулся со шнуром и сразу — револьвер мне под нос.

— Какой револьвер?

— Самый настоящий — системы наган. Я, к вашему сведению, в молодости десять годов на районном элеваторе охранником трудился и подобную систему револьверов наглядно изучил. Затрудняюсь утверждать, заряженным ли оружие было, но то, что натуральный наган, голову даю на отсечение.

— Зачем парень просил веревку?

Тюленькин уставился на Бирюкова слезящимися глазами:

— Как зачем?.. Чтобы меня в бараний рог скрутить.

— Так и сказал?