Андрей Юрьев - Шумелка мышь. Взбалмошная, нежная, смешная

– Кто здесь? – встрепенулась Мышь и приподнялась, опираясь на локоть. Отдернула одеяло, и резкий свистящий визг резанул по ушам. От неожиданности Мышь подпрыгнула, ее встряхнуло и отбросило к изголовью, словно взрывной волной. Шерсть встала дыбом, а нижняя челюсть отвалилась. На противоположном конце кровати не сводил с нее глаз и визжал мохнатый клубок со множеством противных тонких ножек. Со сна он показался ей огромным и зловещим.

– Сейчас сожрет, – подумала Мышь и приготовилась умирать.

Однако чудовище не спешило покончить с ней. Оно продолжало истерично визжать. Да так, что штукатурка посыпалась с потолка. Мышь и визжалка сидели друг напротив друга и ничего ровным счетом не происходило. Даже тон и громкость визга не менялись. По мере того, как сон покидал Мышь, чудовище уменьшалось в размерах и становилось все менее зловещим и все более жалким. Но визг начинал действовать на нервы.

– Эй, малыш, – наконец решилась Мышь, силясь перекричать визжалку, – Может хватит?

Ответа не последовало.

– Ты что, боишься меня? – как можно ласковее спросила Мышь и слегка подвинулась к визжалке. В глазах существа отчаянный ужас сменился на крайнюю степень удивления.

– Ты ведь паучок? Правда? Такой большой и лохматый. Не мудрено, что я испугалась, когда тебя увидела, – Мышь еще немного продвинулась по кровати. Паук перестал визжать, и тишина резанула по ушам, словно нож по стеклянному столу.

– Не приближайся, – выдавил он хрипло.

– Ладно, – сказала Мышь, – Хорошо уже, что ты перестал визжать, – она подтянула подушку и устроилась на ней поудобнее, не сводя взгляда с паука. – Теперь расскажи, почему ты так визжал?

– Ну… – промямлил паук, отодвигаясь подальше, – Ты же мышь.

На пути встала деревянная дужка кровати. Паук вжался в нее и замер с таким видом, что стало понятно – живым не дастся.

– Ладно, я – мышь. И?

Паук молчал.

– Ну почему ты так боишься? – теряя терпение, спросила Мышь.

– Ты меня съешь, – наконец выдавил паук.

– Я тебя? Съем? – Мышь расхохоталась и откинулась на подушку, – Ты хоть видел себя в зеркале? Ты огромный мохнатый противный паучище. Если уж на то пошло, я решила, что мне конец, когда ты шлепнулся в кровать! Кто дал тебе такое право? – прикрикнула она и погрозила пальцем.

– Пф, – сказал паук.

– А когда я увидела эти бешеные глаза? А твой чертов визг? Как прикажешь это понимать?

– Ты ведь мышь?

– Ты и в этом сомневаешься, глупая визжалка?! Я – мышь и горжусь этим! Прошу заметить, в моих жилах течет аристократическая кровь! Возможно голубая, – Мышь подпрыгнула на кровати и сделала изящный реверанс.

Паук скрипнул зубами и закопошился. Попытался залезть под простыню.

– Не получится, – констатировала Мышь, – Она на резинке.

Мышь снова села на подушку и продолжила переговоры, – Слушай, дружок, я не стану тебя есть. Ни сейчас, ни завтра, ни потом. Давай нормально поговорим…

– Ага, – пробурчал паук, – Ты мышь, значит должна меня съесть.

– Заладил одно и тоже! – Мышь устроилась на подушке по-турецки.

– Все это знают. Мыши едят насекомых. Значит, ты должна меня съесть. Теперь понятно?

– Звучит логично, – проникаясь симпатией, сказала Мышь, – только есть одно «но», – следующую тираду она буквально прокричала в лицо пауку, – Я не ем насекомых! – И ткнула пальцем в его сторону, словно обвинитель на суде, произносящий последнее слово.

Паук зашипел и затаился. А Мышь опустила руку и посмотрела на него долгим материнским взглядом, в котором было намешано все – нерастраченная любовь, понимание, столовая ложка нежности и щепотка грусти.

– Как тебя зовут, малыш? – наконец спросила она тихо.

Паук помолчал, покрутил немного глазами и пробормотал что-то под нос.

– Громче, пищалка!

– Хьюго…

– Послушай, Хьюго и запомни навсегда. Я, Мышь, не ем ни пауков, ни бабочек, ни тарака… – Мышь резко замолчала на полуслове и подняла глаза в потолок. На долгое время в комнате воцарилась тишина. Хьюго вглядывался в лицо Мыши и пытался понять, о чем же она думает. За четыре с половиной минуты молчания на нем отразились пять оттенков отчаяния, смешанных с острым удивлением, сосредоточенная задумчивость, заправленная предвкушением успеха, задрапированная скепсисом надежда, затем расцветающая под лучами раздумий тихая радость и, наконец уверенный в своих силах и предназначении триумф.

С этим редким в наших широтах выражением на лице Мышь наклонилась к Хьюго и тихо, но твердо сказала: – Вот теперь, дедуля, у меня и вправду есть план.