Владимир Крючков: Душа души моей 2.0. флэш-фэкшн

Одно время в Москве я составил для себя два маршрута обхода букинистических магазинов (я называл это Большим и Малым Кольцами). В Малое Кольцо входили: «Пушкинская лавка» в Камергерском переулке (проезде Художественного театра), «Книжная лавка писателей» на Кузнечном мосту, «Антиквар» в здании гостиницы «Метрополь», магазин у памятника первопечатнику Федорову, и букинистический отдел магазина на Мясницкой. Больше за один проход обойти не удавалось, поскольку выкладка новых поступлений в них происходила примерно в одно и то же время.

За полчаса до выноса новых поступлений в зале появлялось несколько рассеянно блуждающих покупателей, отстраненно разглядывающих стеллажи. Но, по мере приближения «часа икс», они, как бы невзначай, «притягивались» к месту выкладки, стараясь занять стратегически выгодные позиции для захвата новинок. Передвижение было похоже на кадры замедленной съемки, поскольку чопорные выражения лиц и плавные движения не позволяли стороннему наблюдателю усомниться в случайности намерений участников действа. Это были невидимые миру стратегические расчеты и кровопролитные сражения по заранее составленным в соответствии с ними планам. Победитель уносил двухтомник «Троецарствия» издания 1958 года или академическое издание Черубины де Габриак и его спина сияла отраженным светом торжества. Оставшиеся же разочарования не испытывали, поскольку твердо знали, что проигранное сражение не есть поражение в войне и мирно расходились до следующего дня.

В Большое Кольцо входили магазины «Академкниги» и букинистические отделы в обычных книжных магазинах, кои подбирались в зависимости от маршрута. Но и там иногда ждали нечаянные радости. Так, на ул. Фабрициуса мне попался томик Олега Куваева 1986 года издания с дарственной надписью, адресованной «уважаемому Олегу Михайловичу». Радость находки была в том, что Куваева звали Олег Михайлович. Там же, как-то утром увидел очередь в отдел подписных изданий. Шла запись на трехтомник «какого-то» писателя Колбасьева. Я просто фыркнул от возмущения – на какую чушь тратятся драгоценные ресурсы книгоиздания. Мне тогда и невдомек было, что совсем скоро я буду кропотливо собирать все издания Сергея Адамовича Колбасьева, а вот трехтомник, к сожалению, так и не вышел.

К собраниям сочинений у меня сложилось особое отношение после того, как каким-то чудом мне достался черный четырехтомник Хемингуэя. До этого я перечитал почти все его произведения. Но когда я начал читаь его том за томом, то погрузился в его мир полностью. Я начал предугадывать следующую фразу, поскольку начал думать, как он. Понятно, что я несколько льщу себе, но ощущение погруженности в атмосферу немногословности, взвешенности каждого слова и ненужности рисовки и фальши было полным. Конечно, надо сделать поправку на перевод. Но в те времена переводы выполнялись настоящими подвижниками – абы кому Хемингуэя бы не доверили. Со «своим» переводчиком Кашкиным Хемингуэй состоял во взаимоуважительной переписке.

С тех пор у меня сохранилось «верхнее чутье» на нужные мне книги, знакомое каждому мало-мальски опытному книголюбу. Я могу идти по улице, внезапно свернуть в незнакомый переулок и вскоре наткнуться там на маленький книжный магазин, на полке которого, прямо перед входом, стоит книга, которую я до сих пор не мог найти ни в библиотеке, ни в интернете.

Сейчас, после чумы книгообмена, поразившей на время книготорговлю, и какого-то болезненного увлечения изданием и переизданием мусорной псевдолитературы, шлак отсеялся. Оживают ярмарки нон-фикшн изданий, а также букинистические развалы и киоски на Старом и Новом Арбатах. Возрождается книголюбие, и я снова брожу по книжным развалам и бережно беру в руки книги из довоенной серии изданий Academia или «Литературные памятники» в немного скользких переплетах защитного цвета, вдыхая знакомый запах книжной пыли, спрессованной пожелтевшими по краю страницами.

Попав в экспедицию Института золота, я научился ставить палатку основательно, обживать ее надолго и готовить на костре не только вареную картошку. Обучение проходило довольно быстро, поскольку в первую же ночь у натянутой мной наспех палатки с пистолетным выстрелом лопнули растяжки и я в темноте под проливным дождем натягивал ее опять. А когда я сварил первый завтрак из слипшейся в резиновый комок вермишели, начальник экспедиции молча порезал ее ножом и после завтрака научил меня азам походной кулинарии.