Константин Цивилев - Муравей. Рассказики про бедное советское детство

– Нет, – ответил я, – не хочу.

– Тогда почему ты держишь там руку?

– Не знаю. Просто так.

– У тебя там чешется?

– Нет. Ничего не чешется. Все нормально.

– Вынь руку.

Я вынул.

Через несколько дней похожее повторилось.

– Я вижу, ты не понимаешь, что я тебе говорю. Там нельзя держать руку. Вынь.

Я опять вынул.

Потом воспитательница стала за мной наблюдать более пристально. Во время дневного сна она требовала, чтобы я держал руки поверх одеяла. Во время игр в группе она также следила за моими руками. Я иногда забывался и засовывал руки не туда.

В один прекрасный день терпение воспитательницы лопнуло. Она подошла ко мне и со всей возможной суровостью изрекла:

– Вот если я еще раз увижу, что ты сунул туда руку, я отведу тебя в кабинет, возьму ножницы и отрежу тебе то, что ты так настойчиво теребишь.

– Я не тереблю. Просто забываю… и рука случайно…

– Ты меня понял?

– Понял.

– Вот еще один раз! И все! Я тебе его отрежу! Больше говорить не буду!

Я, конечно, испугался. Стал следить за руками. Какое-то время это удавалось. Но, как бывает у детей, когда-то я прокололся. Забыл, задумался, заигрался… Короче, рука оказалась в шортах. Зоркая воспитательница заметила мой промах, подошла и объявила:

– Все! Я тебя предупреждала! Пошли!

– Нет, – забормотал я, – не надо! Я больше не буду… Я все вспомнил…

– Поздно, – сказала воспитательница, – идем! Раньше надо было вспоминать.

Я пребывал в каком-то оцепенении.

Она вывела меня из группы, и мы пошли по какому-то длинному коридору. Я что-то скулил типа «я больше не буду, не надо…»

– Конечно, больше не будешь, – зло говорила она, – сейчас я тебе его отрежу… и все! Больше не будешь.

Мы зашли в какой-то кабинет с задернутыми шторами. На письменном столе стоял стакан с канцелярскими принадлежностями. Среди ручек-карандашей зловеще возвышались ножницы с черными кольцами для пальцев. Воспитательница вытащила их, пару раз пощелкала и говорит:

– Вставай сюда… Снимай штаны. Сейчас я тебе его отрежу!

Почему-то я не мог плакать. У меня все как пересохло. Я мог только отчаянно бормотать в стиле «тетенька, не надо».

– Давай-давай! Снимай, я тебе говорю!

– Нет! Я больше не буду! Не надо!

Она задумчиво посмотрела на меня и сказала:

– Ладно. Пошли.

Отвела обратно в группу.

Тогда я никому про этот воспитательный жест не рассказал. А вскоре открылся садик рядом с домом и меня перевели туда. Чему я был рад. Что хотя бы не нужно на автобусе ездить. В новом садике за моими руками уже никто так не следил, и где я их там держал, не помню. Наверное, подобный ужас могли в своей жизни испытать спасенные из концлагеря дети. Во всяком случае, ничего страшнее в своем детстве я не помню. Хотя казалось бы… Пощелкали ножницами перед носом… Фигня вопрос…

⠀

Не помню, при каких обстоятельствах услышал я как-то слово «инженер». В каком-то взрослом разговоре. На даче. Было мне года четыре. Слово казалось энергичным и очень загадочным. Я ходил и с удовольствием повторял его: «инженер, инженер». До этого была короткая история, как я узнал звучание слова «ептвою мать». Мне понравилось, и, желая получше запомнить, я так же повторял его сам себе вполголоса. Помню, мы как раз взяли такси, чтобы доехать из Химок на Речной вокзал (недалеко). Мы были втроем: я, мама и папа. Своей машины у нас не было, и я очень любил, когда меня возили в гости или усталого из «Детского мира» на такси. И вот сели мы в эту «Волгу», водитель включил счетчик, и мы поехали. Папа сидел впереди рядом с таксистом, мы с мамой на заднем сиденье. Первое, что я сказал, когда такси тронулось: «Ептвою мать!» Мне казалось, что это все шепотом и никто особо и не услышит. Когда такси вырулило на Ленинградку, я опять прошептал: «Ептвою мать!» Когда машина переезжала через большой новый мост через канал, который, как я позже узнал, копали заключенные, мои бормотания были услышаны. Папа спросил:

– Ты чего там говоришь все время?

– Слово новое узнал…

– Что еще за слово?

– «Ептвою мать».

– Прекрати это повторять, – сказала мама.

Я кивнул. Потом (позднее) представлял себе, что про меня мог подумать таксист: «Наверное, дикий ребенок удивлен, что его катают на такси, и, сам не веря своему счастью, бормочет эти слова…»