Николай Бредихин - Полковник Вселенной. Интеллектуальный детектив

– И что, тебя никогда не спрашивали, какие именно задания ты получаешь, как их выполняешь?

– Да, поначалу здесь были трудности, но потом я решил эту проблему: у меня одно-единственное на всю жизнь задание – подробно рассказывать о том, что со мной произошло в течение дня.

– Хорошо, а теперь повнимательнее, мы наконец к главному подошли: кто-нибудь подсказал тебе мысль стать «полковником» или ты сам до неё додумался? Только не врать! – Шпынков стукнул кулаком по столу.

Анохин помялся, затем опустил голову.

– Да, был один человек.

– Ну, я говорил! А ты ещё отрицал, что завербован, – подскочил на стуле от радости Шпынков. – Ты и сам не знал, в какой омут тебя втянули, так тонко всё было проделано: вроде как шутка, а на самом деле подцепили на крючок. Я по глазам вижу, что ты честный человек, Анохин, что ты стал жертвой обмана. Так, теперь ставлю вопрос ещё конкретнее: кто был тот человек, где и когда он тебя завербовал?

– Я его смутно помню: полноватый, высокий, нос немного вздёрнут. Когда меня поместили первый раз в Институт имени Сербского – знаете, наверное, такое место, – мы с ним разговорились как-то и, когда речь зашла о «промывании мозгов», которые мне ежедневно устраивали врачи, он рассмеялся и сказал, что можно вот так сделать и тогда все отстанут.

– Прошу поподробнее! Это очень важный момент. Он тебе предложил это сделать? Он вербовал тебя?

– Нет, пожалуй, даже не советовал, просто сказал: есть такой вариант, и всё.

– Внимательнее, внимательнее, Анохин! Ты прекрасно понимаешь, что вербовка была. Мы, слава богу, уже разобрались в этом, ну так и говори конкретнее: да, мне предложили, я подумал и согласился. Вербовка была, чёрт побери!

– Пусть будет по-вашему. Да, мне предложили, я согласился.

– Вот так-то лучше. – Шпынков удовлетворённо откинулся на спинку стула. – Теперь подпиши. Здесь и здесь. – Он вздохнул, потянулся, затем устало проговорил: – Ладно, на сегодня заканчиваем, но ещё два вопроса. Первый: тебе сразу предложили звание полковника или ты, что называется, торговался?

– Да, сразу. И я сразу согласился.

– И тебя не удивило, что звание такое высокое? Ведь по военному билету ты, если не ошибаюсь, рядовой?

– Нет, не удивило.

– Ты был настолько уверен, что справишься со своими обязанностями?

– Да, безусловно.

– Хорошо, тогда второй вопрос. – Шпынков достал из стола фотографию и показал её Анатолию. – Это тот человек?

– Нет, ничего похожего.

Собственно, как получилось? У него были свои планы, но в издательстве попросили: нужно было что-то из истории, однако популярное, актуальное, на злобу дня. Конечно же, Иван Грозный – фигура как нельзя более подходящая.

Работа для Крупейникова была совершенно неинтересная: столько белых пятен в русской старинушке, а тут гулять по исхоженным тропам. Однако отказ означал бы угрозу испортить отношения с издательством, Александр Дмитриевич слишком хорошо это понимал.

Грозный так Грозный. Крупейников потихоньку начал обычную игру с редактором, отвоёвывая позиции, ожидая, что Пальчиков осадит его, когда он слишком уж зарвётся. Однако тот на сей раз оказался удивительно уступчивым.

Наверное, Крупейников и сам поддался обаянию столь внезапно обрушившихся перемен, вылез из окопчика: ну как же, свобода, пока другие вокруг страшатся да подрёмывают, пиши, говори что хочешь!

А может, он просто увлёкся? Обнаружил в этом исхоженном что-то, чего раньше не замечал? Ему ничего не надо было откапывать, всё давно уже лежало на поверхности, детали, фрагменты были тщательно выписаны, оставалось только их соединить.

Впрочем, действовал он по привычке с крайней осмотрительностью: нигде вроде бы не переборщил, лишь начал разрушать сложившийся стереотип, вписывая тщательно в портрет норовистого царя-государя великое множество его предтеч и современников, представляя историю того периода не столько как описание придворных интриг и ратных баталий, а скорее, как жесточайшую духовную схватку, кульминацию борьбы идей.

Первое препятствие, которое встретилось тогда на пути зарождавшегося самодержавия, – всевластие церковников. Ясно было, что Церковь должна отойти на второй план, но как её к тому вынудить? Два предшественника Грозного решили этот вопрос послаблением, дав волю мысли. Расцвело пышным цветом вольнодумство, затронув буквально каждого, но и само духовенство разделилось вскоре на два лагеря. Главным, как ни странно, встал вопрос о мирских богатствах: иметь или не иметь их Церкви, «стяжать или не стяжать». А богатства эти не поддавались никакому исчислению.