Дарья Протопопова - 1982, или Дожить до весны

Знакомство с Белкой было одним из наисчастливейших обстоятельств Кириного детства. Повзрослев, Кира будет с удивлением вспоминать, что ей почему-то совсем не грустилось по Белке, когда та зимовала у Евгении Михайловны. Ей покажется невероятным, что ребенком после трех месяцев дружбы с белой собачкой она могла спокойно с ней расстаться до следующего лета. Однако в детстве люди смотрят на вещи (в данном случае на животных) более рационально. Маленькая Кира понимала, что ее мать никогда не позволит Белке погостить у себя на квартире и тем более не поедет проведывать Евгению Михайловну на далекую станцию метро «Свиблово». О приобретении собаки Кире в личное пользование не могло быть и речи. Кире ничего не оставалось делать, как забыть о своей пушистой подруге – вырезать ее из своего податливого детского сердца, чтобы не мучить себя попусту в и без того тоскливые школьные дни. Зато летом мало кто требовался Кире для полного счастья, кроме Белки – или «папиной находки», как она называла шпица в пику Евгении Михайловне, любившей иной раз «пошутить», что Белка Кире не принадлежит.

Справедливость требует, чтобы Белке, как самому светлому (и в прямом, и в переносном смысле) воспоминанию Кириного детства, было посвящено как минимум две главы. Дорогие читатели, вашему вниманию предлагается полотно «Купание белой собаки». Белка, хотя и была чистоплотна, достигала похвального уровня чистоты воздержанием от прогулок в слякотные дни, нежели частыми водными процедурами. Почти так же сильно, как она боялась гроз, Белка боялась воды, растопыривая лапы каждый раз, когда ее пытались поставить в таз и облить из кувшина. Вы спрашиваете, зачем Белку надо было ставить в таз и поливать теплой водой, вместо того, чтобы оставить ее на земле и поливать из шланга, как это обычно делают с собаками на дачах? Ответ прост: по всем прямым и косвенным доказательствам она заменила Евгении Михайловне ребенка, а ребенок Евгении Михайловны, разумеется, не мог быть обливаем из шланга на улице. Водобоязнь животного и материнская привязанность к Белке, развившаяся у Евгении Михайловны, означали, что купание Белки проводилось нечасто и всегда было событием всесемейного масштаба. С утра нагревалась вода в топившейся дровами колонке в сарае и объявлялся общий банный день («Не топить же колонку по десять раз», – непременно замечала Евгения Михайловна). Кира, Любовь Георгиевна и (если он оказывался в тот день на даче) Анатолий Борисович стояли наготове со старыми простынями, в которые предполагалось завернуть выкупанного зверя, в то время как Евгения Михайловна заканчивала последние приготовления у радостно гудевшей колонки. Белка, уже разнюхавшая человеческие планы, была бы рада спрятаться где-нибудь в саду, но ее заранее запирали в комнате Евгении Михайловны, чтобы в последнюю минуту вынести оттуда в сарай.

И вот Белку понесли! Любовь Георгиевна передавала Кире свою порцию старых простыней и принималась помогать Евгении Михайловне намыливать и споласкивать извивавшееся животное. Обычно после этой операции обеим промокшим до нитки женщинам приходилось самим закутываться в старые простыни. Белка после купания теряла две трети своего объема и становилась похожа на облезлую ехидну. Она дрожала не переставая, пока ее обвивали двумя-тремя слоями простыней, и в таком виде новорожденного младенца несли в дом. Там Евгения Михайловна садилась на диван и держала Белку у себя на коленях, сюсюкая с собакой нос в нос и обсуждая с ней подробности успешного омовения. Когда Белка успокаивалась, ее распеленывали и расчесывали старой щеткой для волос, в результате чего она не только возвращалась к своему прежнему объему, но становилась еще более похожей на большой белый помпон. Как уже было замечено, после купания Белки мылись и все остальные обитатели дачи, обходившиеся в другие дни быстрыми водными процедурами под рукомойником. Потом собирались с замотанными полотенцами головами на террасе и пили чай. Белка, к тому времени окончательно успокоившаяся, долго взбивала свежие подстилки в своей коробке и, потоптавшись напоследок вокруг своей оси, сворачивалась калачиком и засыпала.

Спросите сегодняшних школьников, что означают слова «Красная Пресня», и они вряд ли смогут ответить. Возможно, они подумают, что Пресня происходит от слова «пресный» (хотя почему тогда она красная?) или от слова «прессовать», что на современном молодежном сленге означает «унижать, угрожать, вымогать ценности или деньги». Если честно, в 1987 году Кира тоже имела слабое представление о том, какое событие стояло за названием этого соседнего с Ситенкой садоводческого товарищества. Кровавые бои 1905 года на Пресненской улице в Москве оказались увековечены в именах десятков поселков, деревень, парков и площадей, но спустя сто лет осталось неясным, героическая ли эта память или трагическая – или, даже более того, горькая и тягостная? Кто хочет жить в месте, названном в честь бойни между людьми, одинаково твердо верившими в свою правоту? Бойни, в результате которой была разрушена одна из самых гуманных на тот момент фабрик Российской империи? Эти вопросы, однако, оставались за пределами Кириных познаний и интересов. Название садов «Красная Пресня» звучало для детских ушей радостно, по аналогии со слышанными из сказок выражениями «красная девица» и «красное солнышко». Красная Пресня была для Киры местом даже более интересным, чем знакомая Ситенка, потому что в Красной Пресне был продовольственный магазин. В Красную Пресню обитатели Ситенки ходили не просто так, погулять «как малые дети»: туда ходили за продуктами. Вообще основную часть непортящихся припасов (макароны, крупы, консервы, сгущенное молоко, подсолнечное масло, варенье) ситенцы привозили с собой на дачу в начале лета. По мере их убывания и по мере нужды в быстропортящихся яйцах, масле и хлебе необходимо было идти в Красную Пресню. Слово «необходимо» придавало походу за продуктами дух серьезной и полезной миссии, что особенно радовало Киру, не любившую бесцельных прогулок «ради свежего воздуха».