Игорь Кулькин - Капитан дальнего следования

Он поехал поступать в столичный университет на свой риск, на свою ответственность. Туманный московский вокзал был полон народа, и торопящаяся толпа несла его до самого метро, до очередей к кассам. Там Евгений долго стоял, опустив голову, изредка поглядывая на проходивших мимо людей. Купил билет, проехался на эскалаторе, сел в вагон. А когда вышел на своей станции и пошел по серым улицам к общежитию, все вокруг было изумительно чужое – и язвительный дворник, что-то говоривший проезжающему мимо «мерседесу», и торопящийся молодой человек в деловом костюме и с мобильным телефоном (а мобильников в их городе и вовсе не было!), и тучная женщина в оранжевом спортивном костюме, мерно жующая резинку, и кропотливый милиционер, составляющий протокол за переход улицы в неположенном месте, и рабочие в желтых манишках, расставляющие деревянные кордоны, – все они были другими, совсем не такими, как у них в городе. И стены домов – какие-то пепельно-серые, и светофоры с яркими огнями, и даже небо над головой – низкое, тучное небо – было другим. И, придя в общежитие, получив комнату, в которой помимо него обитало уже шесть человек, Евгений лег на свою койку в самом дальнем углу, отвернулся к стене. И расплывчатое черное пятно в виде поедающей банан обезьяны, и белые крапинки, и облупившаяся краска вокруг розетки – вся эта стенка, оказавшаяся перед ним, надолго осталась в памяти, она стала такой родной и знакомой; и, приходя в комнату после экзамена, он отворачивался к ней, и во всем одиночестве, во всех переменчивых мгновениях, случайных лицах, которые мелькали перед ним, только она была неизменной во всей меняющейся, спешащей, неуловимой Москве. Он успешно поступил и, сам тому не веря, что теперь он – московский студент, уехал домой. Эти месяцы, последние домашние месяцы перед переездом, прошли беззаботно. Он ходил на речку, а часы считали мгновения, и он ясно ловил этот пульс времени, этот обратный отсчет – и готовился к нему, сам того не замечая. И до того было грустно, когда он уезжал! В конце августа на вокзале мама целовала его, плакала и суетилась, засовывая горячие пирожки в дорожную сумку, а отец степенно стоял, кивая время от времени, словно в такт своим мыслям. И солнце блестело на крыше вокзала, звонко кричал мальчишка, продававший газеты, вертлявый проводник, докурив, выбросил сигарету и захлопнул дверь, перрон уплывал, уплывали родители, нарядные, улыбающиеся сквозь слезы, едва видные из распахнутого окна. И скоро начались заборы, понеслись дома, поезд выбирался из города, лавируя по пересеченному району, словно крот из норы. Но вот появились поля, бескрайние и пустые, и уходящая родина свистела ветром, как городской пацан, жгла и манила раскаленная солнцем степь – и он покидал ее, уезжая на север.

Учеба в первый год была беспробудной, как сон. Евгений ничего не хотел замечать, кроме стопки красных, синих, малиновых учебников, которые, меняясь, все прибывали из библиотеки и заполняли его маленькую полочку с книгами, висевшую над кроватью. Он учил и зубрил, вгрызаясь в науку, а его соседи по комнате – Витек и Саламыч, разбитные ребята, вели разгульную жизнь – пьянки не прекращались, и столько воли нужно было, чтобы, вставая наутро, с гудящей головой, в которую, казалось, били шпалой – садиться за книги, наливать чай, раскрывать книгу дрожащими пальцами. И сколько раз бывало, он ложился спать в преддверии экзамена, собираясь выспаться, а просыпался среди ночи – от стона, от скрипа соседней кровати. Саламыч опять привел девчонку, и Тищенко кричал им:

– Заткнитесь вы, блин! Я же сплю!

И Саламыч извиняюще шептал:

– Жень, мы тихо, тихо!

Но где ж тут заснуть! На экзамен он шел невыспавшийся.

Незаметно минула зима, мелькнула весна, махнув, словно зеленым платком, листвой на деревьях, и уже наступало роскошное, спелое лето, и хотелось куда-нибудь к воде, к быстрой, прохладной речке, на берегу которой можно расслабиться, отдохнуть. Но грянули экзамены, сессия была занудной и длинной – экзамены в душных аудиториях, придирчивые преподаватели, горячая минеральная вода в принесенных с собою бутылках – все так надоело, что когда последний экзамен наконец закончился и преподаватель долгожданным автографом положил конец мучениям, Тищенко еле добрался до общаги, где уже вовсю шла пирушка, – Витек и Саламыч как-то умудрились отстреляться раньше него: учились на других факультетах. Тищенко отказался и от водки, и от пива, собрал вещи, поехал на вокзал и сел на автобус в свой родной город – и покатил по необъятной России на родину.