Владимир Невский - Весенний дар. Дилогия

Молодые люди растерялись и удивленно смотрели друг на друга. Первым из легкого шокового состояния вышел Илья:

Изумление в ее прелестных глазках возросло в геометрической прогрессии.

– Я Олеся, – слегка подрагивающим голосом ответила она.

Пришло время крайне удивиться Арефьеву:

– Олеся? Захарчук?

Девчонка только кивнула головой.

– Боже мой! Как же время быстро мчится. Да ты стала настоящей красавицей!

Олеся смутилась, покраснела до кончиков волос. И стала еще красивее в столь непритворном смятении. Какое-то непонятное и пока необъяснимое чувство накрыло его с головой. Словно организм выплеснул гормон счастья сразу весь, без остатка. Но как тут можно было сдержаться, когда перед тобой стояла сама Чистота, Свежесть и Невинность? Илья все же взял себя в руки и лишь вздохнул тяжело, да и Олеся помогла:

– Мне пора, – и проскользнула мимо парня, задев немножечко плечом. Он только посмотрел ей вслед.

Весь день она не выходила у него из головы. Что бы он ни делал, мысленно же был в недавнем прошлом. Школа, дискотеки в местном ДК. Старался вспомнить Олесю в те годы, случайные встречи, мимолетные разговоры. Но не мог. Захарчук была младше его на пять лет, училась вместе с Зоей. Ну, бегает смешная рыжая девчонка с прикольными жиденькими косичками, и что? Не заострял внимания, не замечал. А вот теперь она выросла и как в сказке превратилась из гадкого утенка в прекрасного лебедя. Ей теперь шестнадцать лет. Прекрасный возраст, самое время для первой влюбленности, для душевных переживаний, для больших глупостей.

Несколько раз за день он порывался напрямую расспросить сестренку об ее подружке, но так и не решился. Зойка была остра на язычок, частенько мысли опережали язык, и сестренка просто «убивала» собеседника своими умозаключениями и критикой. Потом только каялась и вымаливала прощение у оскорбленных и обиженных. Все знали и не горели особым желанием становиться предметом ее шуток и намеков.

– И чего это мы молчим все время? – поинтересовалась она у него за обедом. Летом они предпочитали обедать на открытой веранде, откуда открывался вид на их улицу, утопающую в зелени и цветах.

«Вон там, напротив и чуть наискосок, и живет Олеся. Кудесница леса», – мысли по-прежнему плыли в одном направлении. А сестренке ответил:

– Что? Хокку?

– Не совсем. Это трехстишье моего знакомого. Не укладывается оно в общепринятую схему настоящего японского хокку. Вот и выдумал новый жанр. А может и не новый.

– Понятно, – она поковыряла вилкой в тарелке, откладывая в сторонку ненавистный ей жареный лук. – Значит, одиночество?

– Одиночество.

– Ни за что не поверю, что у тебя никого нет.

Илья решил «добить» сестренку, к тому же настроение способствовало наплыву из памяти поэзии знакомого:

– Во, дает! – Зоя, наконец-то, бросила «мучить» картошку и отложила вилку. – Только не надо тут прибедняться. Такие парни, как ты, всегда востребованы у девчонок. А ты же зачем-то ударился в поэзию, да еще с философским подтекстом.

– Я просто повзрослел, – с грустью заявил Илья.

– И поумнел? – сарказм был плохо скрыт, но Илья не отреагировал.

Он и в самом деле вдруг почувствовал, что чего-то он упустил в столь короткой жизни, безвозвратно потерял что-то доброе и милое. Осознал всей душой, и грусть обволокла его сердце.

Сказал и встал из-за стола.

Мерный перестук колес, принятый алкоголь, который на время притупил физическую боль, никак не могли сыграть роль снотворного и погрузить Арефьева в сладостные объятья сновидения. Душевная боль не ко времени проявилась, оттесняя все остальное куда-то на затворки сознания. Память дозировано выдавала яркие моменты из прошлого, словно показывая все то, что он потерял. И возможно утратил уже навсегда. Нельзя вернуть прошлое, невозможно распилить опилки. Возможно, будет другая любовь, другое счастье, другая жизнь. И будет так же светить ярко солнце, и речка отражать весь спектр, делая больно глазам. Все будет. Но уже по-новому. И не будет уже в новой жизни той, которая….