Александр Горохов - Доски из коровника

Народ поглядел, попинал доски, поразмышлял и согласился. Потом, когда в срок работу сделали, когда начальство смилостивилось и похвалило директора совхоза, когда мы поставили крышу на новый коровник, и получили заработанное, директор совхоза выделил грузовик и эти самые доски нам по домам развезли.

Прошло лето, работы поубавилось, а зимой и вовсе не стало. Начали мы захаживать друг к другу. Собирались всей бригадой, прикидывали, где сподручнее будет работать весной, на чем можно выиграть время, а значит, и больше заработать. Вспоминали разные случаи. Как-то вспомнили и про полы в коровнике.

– А доски-то эти дубовые, куда приспособили? ― спросил я.

Оказалось всяк по своему досками распорядился: кто-то попилил на дрова и уже в печке истопил. У кого-то, до сих пор валяются во дворе, кто-то, забор заменил.

Домой в тот раз мы с бригадиром возвращались вместе и я спросил:

– А ты-то, Алексей Иваныч, куда свои доски дел? Помню, что сразу на них глаз положил.

– А вот, ежели, конечно, любопытно, дойдем до дома и поглядишь чего у меня получилось.

Я примерно догадывался, что могу увидеть. Еще с тех пор, когда бригадир, там, в коровнике, бережно провел рукой по оструганному срезу пошел хлопотать о досках.

Вошли в дом.

– Танюша, я пришел, ― оповестил жену бригадир, и добавил, ― и не один.

– Есть будете? ― вышла из другой комнаты жена, ― я пирог с капустой только что испекла. Давайте, с чайком.

Сидим, чай пьём. Я по сторонам смотрю.

– А где продукт переработки досок? ― юморю.

– А продукт в мастерской у Лёши, в другой комнате, ― улыбается жена.

Допили чай, пошли. Алексей Иванович включил свет и, бог ты мой, комната засветилась. Нет, не от электричества… Я даже теперь не знаю, как это назвать. Посредине мастерской стоял средневековый замок. Башенки, подвесной мост на цепях, бойницы-окошки казались отлитыми из нефрита. Замок светился, будто китайский фонарик.

Татьяна открыла дверцу-ворота. Внутри оказались полки для посуды, выдвижные ящички для ложек, вилок, прочих столовых приборов. И всё это переливалось салатным, розовым, желтоватым, темно-зеленым цветами. Сверкало, будто перламутровая раковина с жемчужиной. Я, зачарованный, подошел, погладил отполированную матовую стену с вырезанными кирпичиками и в стеклянном окошке увидел счастливое лицо. А чуть дальше ещё два таких же лица.

Ах да Алексей Иванович! Такое чудо сотворил.

– Иваныч, ― выдохнул я, когда пришел в себя, ― как же ты все это разглядел в загаженных досках из коровника? И зачем плотничаешь, тебе надо краснодеревщиком работать. Да такой мебели место в музее!

– А вот как доделаю, налюбуюсь, так и отдам в музей. Пусть все видят. Смотрят и радуются.

Я возвращался домой по ночной дороге и размышлял о том, как интересно получается: какой человек – такой и результат. Пустой – истопил доски в печке, тот, который опасался, что воры залезут – сделал забор, кто не знал куда приспособить, недогадливый, не расторопный, ленивый – у того до сих пор доски под дождем валяются, у кого-то на починку свинарника ушли, а самый толковый и рукастый, такую красоту сотворил. Радостно мне, от того, что додумался до такой простой истины, стало. Тогда-то я и решил стать настоящим мастером. Чтобы дело свое до всех тонкостей знать, до самой, что ни на есть, сути.

А красоту, действительно, не всем дано разглядеть в обычных вещах. Вот, к примеру, история почти что наша, про доски: врач французский, Рей, лечил Винсента ван Гога, должно быть неплохо, раз тот в благодарность написал его портрет и подарил. А Рей, подаренную картину закинул на чердак, потом ей заткнули дырку в курятнике. Так бы и сгинула под слоем куриного дерьма картина, да через десять лет в том французском городишке, в Арле, оказался другой художник – Шарль Камоэн, увидел её и забрал. Спас. Позже, в начале прошлого века портрет доктора Рея купил русский купец Сергей Иванович Щукин и теперь она находится в музее имени Пушкина.

Врач, который лечил художника и позировал ему, не понял, не разглядел талант художника. А человек из далекой России, купец из старообрядческой семьи – увидел! И не только эту, но и картины других постимпрессионистов. Покупал их, привозил в Россию, создал огромное собрание. И только благодаря ему мы теперь можем их видеть.

Низкий поклон ему.

Два лагерных барака стояли на отшибе. Построены они были давно, еще перед войной. Половину одного барака занимала медсанчасть, во второй половине сожительствовал врач с расконвоированной красоткой, числившейся санитаркой. Когда в пятьдесят четвертом лагерь расформировали, на его месте построили аэродром для трех кукурузников, на которых держалась связь с большой землей, стойбищами и мелкими приисками. Бараки и медсанчасть передали прииску.