Борис Екимов - В той стране

– Глупой, ты и есть – глупой, – корила его Махора. – Чего тебе на базу сладко? Ты не кочет, чтоб с плетня орать. Ступай на озеро, плавай, гусятков учи, они рость будут. А на базу чего высидишь?

Улица выходила к воде. Камыши расступились перед ней и береговые вербы, открывая глазу просторную синь. Лишь далекий тот берег светил белым песком.

На суше, на выбитой людьми и скотиной толоке, сбились два табунка гусей, а перед ними, преграждая путь к воде, лежал лебедь.

Махора пугнула его:

– А ну, ступай отсюда, разлегся!

Лебедь пошел вперевалочку, неторопливо переступая глянцевито-черными лапами. Он был красив, сияюще-белоперый, с кремовой головкой и шеей, с черным шишаком на носу.

– Пошел, пошел… Растресть боишься? – подогнала его Махора.

Лебедь развернул крылья и полетел, шумно, с каким-то даже звоном, разбивая воздух. Отлетел он недалеко, сел на воду и плавал, топорща жесткие перья крыл.

Теперь гуси, осмелев, вошли в воду. Махора же присела на добела отмытой карше и, не спуская глаз с красивой большой птицы, говорила ей:

– Ты хоть и здоровый, а ума не боле чем у моего гусака. Либо тебе гуси досаждают? Воды – вон сколь, на всех хватит. А будешь настырничать, тебя кто-нибудь из ружья стрелит. Мало ли… Найдутся. Ты уж поумничай, не гоняй их. Живи да живи. И нам на тебя веселее глядеть.

Птица плавала недалеко и, казалось, слушала Махорины речи. Поплескивала вода, сбивая на берег серую ноздреватую пену и желтую накипь опавших вербовых сережек. Прибрежные вербы доцветали, желтые сережки сияли под солнцем. Пчелиный звон стоял, и сладким духом несло.

Махора корила лебедя, выговаривала ему, но в душе, на сердце лежало невольное уважение к нему и зависть к лебедке, чей покой лебедь берег. Как было не завидовать крепкому семейному гнезду, пусть даже птичьему. Махорина гоголушка – Андрей Матвеевич десять лет уже лежал в земле. А без него было ох как несладко.

В субботу под вечер, как и обещали, приехали дети. Первыми на автобусе – Полина, зять Василий и Танечка. Только-только Махора их встретила и расцеловала, как загудела у двора машина, засигналила.

– Начальник прибыл, – сказала Полина. – Пошли родного встречать.

Это и впрямь приехал Иван с семьею. Работал он в соседнем районе, главным агрономом. Отворили ворота, и Махорин двор сразу проснулся, загудел голосами. Иван да Галина, Полина, Василий. Ровесницы-внучки – Олечка и Танечка, нарядные, словно куколки, с бантами в волосах. Малый бутуз Андрюшка топотал, догоняя котенка. Еще бы сюда младшую дочь с семьей да старших внуков – но они далеко.

Как и положено с дороги, сели обедать ли, ужинать, – в общем, домашнюю лапшу хлебать с курятиной. Махора наварила ведерную кастрюлю, на всех хватит. Выпили материной самогонки и загалдели, обсказывая новости. Все же не виделись давно.

Иван с Василием обсуждали предстоящую рыбалку. Решали они: в озере ли поставить сети или в прудах карпа попытать. И жены собирались с ними, но их – раки манили. А уж о ребятишках чего говорить.

Махора сидела, слушала и вставила слово:

– А я думала, вы мне по хозяйству поможете.

– Чего у тебя? – спросил Иван. – Какие дела?

– У матери делов – заглонись. Стенка у чулана совсем садится. Либо обочинка подгнила, надо поднять. Да и поглядеть у поросенка полы. Я прибить хорошо не в силах. Он такой натурный, все выворачивает. Да по-хорошему надо бы…

– А-а-а, ну тебя… – перебила Полина. – Начнешь читать. Нам дома свои дела надоели. Мы приехали к тебе отдыхать. На рыбалку, ухи наварить…

Говорила она вроде со смешком, но твердо. Иван поглядел на мать, сказал:

– Правда, порыбалить собрались. У тебя горит, что ль?

– Да не горит, а… – поджала Махора губы.

– Печет у нее, – снова посмеялась Полина. – Столько людей – не запречь.

– Ах, едрит твою! – вскипела Махора. – Запречь тебя, гладкую кобыляку! Затощала на своих уроках. Для кого я хозяйство держу? Бьюсь для кого? Мне самой: две козенки, пяток курей – и хватит. А сколь вы матери понавялили? Коз одних для вас пятнадцать держу.

– Но мы же приезжаем, косим, пасем.

– Раз в лето приедете – и все дела. А я кажеденно с ними бьюсь. Да одни ли козы? А кабанов? А гусей? Корова? Куда все плывет? Сметанки, мама, – передразнила она. – Маслица нам не собрала? Яички у нас кончились! Сало заберем! А матерь тут… Буран сено развалил, еле склала, погреб завалился, – заплакала она. – Всю картошку, все… Полозила там, как муравь. Думаю, рухнет – и останусь тута, в могилке. Лишь крест постановить.