Александр Пиралов - Улыбка Анаит

– И ты пойдешь, Валерий? С этой девкой?

– Да, и знаете, почему? – Аглая уже захватывала преимущество и теперь стремилась удержать его. – Потому что знает, я люблю его, и у нас будет ребенок. – Это было сказано так, будто сообщалось о покупке новых джинсов.

– Что?! – завопила Роза и, видимо, забыв о полученной минуту назад оплеухе, заорала уже мне: – Почему молчишь, идиот? Твоего сына захомутали. – И потом, уже повернувшись к Аглае: – Конечно, такие парни на дороге не валяются, только запомни, он не для тебя…

– Иди, сынок, – сказал я. – Иди.

– Нет, тут определенно все посходили с ума! – голосила Роза, как в старые добрые времена, когда я накрыл ее со вторым любовником, и она во всю мощь своих луженых легких доказывала, что именно я толкнул ее в объятия другого мужчины. В почти аналогичной ситуации, но с первым любовником она пыталась убедить меня, что во всем виновата адская жара, превращающая людей в сексуальных маньяков. Впрочем, она могла и не утруждать себя поиском аргументов, поскольку против ее маниакальности я ничего не имел, и мог только благодарить погодные аномалии.

После того, как Роза заговорила о коллективном помешательстве, случилось нечто, чего я совсем не ждал. Аглая подошла ко мне и со словами «Спасибо, Тимур Иванович» чмокнула меня в небритую щеку. Однако, похоже, на том соперничество не кончилось, ибо, будущая бабушка сделала то, что бабулям делать не пристало – врезала будущему дедуле по той же щеке, по которой получила от него. Я наделся, что после этого она, наконец, уйдет, но ушли только Валерка с Аглаей, и мне ничего не оставалось, как бросить в ее сторону взгляд, исполненный мольбы оставить меня, наконец, в покое. Когда стало ясно, что в ее ближайшие планы это не входит, я спросил уже прямо:

– Ты еще долго?

Вместо ответа она уселась и, не спуская с меня глаз, вытащила пачку сигарет. Я ненавижу запах табака, но молчал. Мне были хорошо известны ее повадки: предстоит очередной виток скандала, а дискуссия по поводу курения только растянет его.

– Я смотрю, ты решил играть роль либерального папочки, – наконец, сказала она, затянувшись и выдержав продолжительную паузу.

– Понимай, как хочешь, только поскорей уйди.

– Я уйду. Только позволь мне прежде сказать тебе, что …

– Знаешь, в чем твоя патология? – Перебивая, я постарался изобразить ехидную улыбку, хотя не был уверен, что это получилось. – В том, что ты болезненно не можешь быть оригинальной…

– Вот уж не знаю, что страшнее – отсутствие обретенной оригинальности или врожденная наивность? – парировала она. – Ты прожил больше шестьдесят лет и так и не понял, что нет ничего хуже в таких делах, чем либерализм, а прочный брак по любви это такая же химера, как и социальная справедливость.

– Ты все сказала?

– Нет, не все. Подумай только, на что ты себя обрекаешь! Если они станут жить вместе, я открещусь от них раз и навсегда. И дети – один здравствующий, другой грядущий (если это, конечно, не шантаж) – повалятся на тебя с твоими гипертонией, неврозами и артритами… Не пройдет и полугода, как сыграешь в ящик.

– Тебя это беспокоит?

– Нет, признаться. Только перед смертью постарайся все же сообразить, что брак долговечен только тогда, когда стороны строго соблюдают установленные ими же правила игры. Все остальное – миражи и фантазии…

– И ты их устанавливала?..

Она посмотрела на меня скорее многозначительно, чем зло.

– Все еще не можешь простить мне любовников?

– Давно простил…

– Врешь…

И раздавив сигарету в блюдце, она предприняла попытку к назиданию, как бывало всякий раз, когда речь заходила об ее амурных делах.

– Знаешь, почему врешь? Да потому, что так и не дошел ты до золотого житейского правила: хороший «левачок» оздоравливает семью… Я же не мешала тебе заводить любовниц. Вот бы и играли каждый в свои игры и были бы квиты. Так нет же, считал моих леваков, а сам об идеальной любви грезил и вздыхал о счастье в шалаше. И что же? Ты – у разбитого корыта. Жалкий Донкихотишка. Так, где же твоя Дульсинея, дурак старый?

– Вон отсюда! – заорал я.

– Ухожу, – сказала она, поднимаясь. – Только запомни – костьми лягу, но не допущу, чтобы моего сына ждала твоя судьба.

– Это решать уже не тебе.

Поселок, куда я уехал, был типичный северный посад, где за свой южный колорит я тотчас же был прозван Хулио. Занимался он лесозаготовками, сельским хозяйством, чинопочитанием и устроением бурь в стакане воды. Было еще, правда, захудалое производство по выпуску фанерной тары, а еще строилась ГРЭС. По такому делу были сооружены два семейных общежития, в одном из которых мне посчастливилось получить комнатенку.