Мари Джи - Теория Большого взрыва

– Ой, ну, перестань, каких поклонников.

– Слушай, не знаю, как для тебя, но для меня она классная и я не собираюсь это обсуждать! Ты вышла за человека за которого вышла, тебя никто не заставлял. Она вышла за того, кого полюбила потому что ее любил он. Они равны. Они друзья. Потому что есть за что друг друга уважать.

Женщина обиделась на меня как человек, который слишком ограничен, чтобы прощать то, что с ним не согласились. Навсегда. Но меня это не волновало. Мы можем считать, что достойны большего, и у кого-то не по праву есть, то, чего достойны мы. Но тогда возможно стоит с чего-то начать, в случае этой женщины, с развода. Если мы хотим выиграть в лотерее, стоит купить билет. Невозможно выиграть не играя. Как может интеллигентный человек ложиться под того, от кого его тошнит. Уйди. Интеллигентность многого не позволяет, даже надменного взгляда на фото. Не позволяет деланно умных поз. То количество информации, которое можно узнать по нашим фото в социальной сети, в разговоре не сразу скажут. Можно просмотреть фотоальбомы дюжины женщин или мужчин и никого не запомнить, потому что глаза ничего не выражают, потому что душа недавно в них переселилась из медузы, они еще не понимают всей сложности жизни на земле. Они все еще живут там, где жили, в желе. Шарль дорогой пафосный ресторан Еревана. Там принято позерство. Не редко туда приходят женщины с одинаковыми скулами, носами и бровями. Я не могу их запомнить. Идеальный стандарт Барби. Понятно, что каждый уровень общества прибегает к одним и тем же средствам по уходу. Одним и тем же брендам. Одному веянию моды. Одному косметологу и пластическому хирургу. Люди хотят как у людей. Они не хотят быть собой потому что внутри них ничего нет. Их ничего не наполняет. О таких можно все узнать всего лишь по фото. Абстракционизм внешности. Вроде выглядит как леди, но в то же время выглядит как все «леди» этого уровня. Фундаментально внешнее может многое рассказать. Когда ты умеешь смотреть. Каких то людей можно понять по одежде, если они выбирают ее сами. Есть с Ереване класс людей в однотипных цветастых сорочках, джинсах с гербом на заднем кармане от Стефано Риччи и разноцветных мокасинах. У них одна извилина на всю медузью стаю, им сказали, что нужно так, они носят так. И когда вдруг человек – не класс, когда он не такой, как остальные, ты хочешь понять его по глазам. Как того червя с особым узором колец. Как человека, который погладил ничью собаку. Вполне может оказаться, что ничем он не хорош. Но он другой. И он вызывает интерес.

Он смотрел на меня исподлобья украдкой и с восхищением, которое он не мог скрыть. Он не мог скрыть ни одной эмоции, он просто за ними не успевал. Они были сильнее. Асти умел греть взглядом. Я любила этот взгляд. Когда я рассказывала ему о чём-то, что меня сердило, в его глазах было столько беспокойства, что мне хотелось его успокоить, он беспокоился больше меня. Когда я звонила сообщить что-то хорошее, его «Мазалтов!» звучало так радостно, что мне хотелось открыть шампанское. Он был также космополитичен как и я. В нем уживалось несколько человек, несколько религий и противоположные желания. Я любила его изучать, потому что изучать его можно было бесконечно. Одних меняющих мимику лица выражений было достаточно. Ему так хотелось любви, что он шутил с каждым встречным, чтобы завоевать его расположение. Он так хотел любви, что боялся зависеть от одной. Потому что когда ты зависишь от одной, ты можешь все потерять. Он хотел, чтобы его любили все. Это не детское желание. Дети уверены, что их любят все. Это было желание человека, у которого в детстве такой уверенности не было.

Парень в билетной кассе музея Капитолия решил устроить мне персональную экскурсию. Он позвал кого-то его заменить и пошел за мной. Говорил он без умолку, жестикулируя, как это делают южные люди. Он рассказывал про Марка Аврелия, Тициана, Тинторетто, Караваджо, Рубенса, Веронезе. Он завладел моим фотоаппаратом и энергично фотографировал меня у экспонатов. Я ошеломленно смотрела на Капитолийскую волчицу, пока он рассказывал, что ей около 30 веков. Рим валил с ног своей вечностью. Viva la Roma. С крыши Капитолия открывается потрясающий вид. В какой-то момент, гуляя по городу, я наткнулась на место, где был убит Юлий Цезарь, оказалось, что оно находится посреди тротуара. Я стояла там в полной растерянности. Мысли сменяли одна другую. Здесь. Как здесь! Здесь убили человека. Того самого человека. Обведите место лежащего трупа мелом! Я была в шоке. Передо мной посреди улицы лежал и умирал Цезарь. Занесите человека внутрь. Он и так достаточно разочарован! Он настрадался. Рим валит с ног своей вечностью. Своим размахом. Своим жизнелюбием. Время не важно в Риме. Есть города, которые слишком величественны. Слишком красивы. Слишком много видели. В которых мы ничто в сравнении со всем тем, что им пришлось наблюдать. Мы не можем заставить их любить себя. Они любили лучших. Они слишком богаты для одного человека. И они прекрасны всем, что им пришлось пережить. Они полны своими историями, своими мыслями, своей культурой. Истории, которые мы пережили, делают нас теми, кто мы есть. Интересными или нет зависит от того, кем мы после них стали. Люди, которые ничего не пережили, как новый квартал старого города, который никто не хочет смотреть. У него, возможно, ещё все впереди, но ноль информации никого не красит и ничего не говорит. Ноль это ноль, на него даже не делят. Когда мы долго с кем-то не общаемся из прежних друзей, а он живет в обществе в котором мы бы общаться не стали, то при встрече, он нас пугает. Он может пугать нас какими-то мелочами, которые мы не приемлем, фамильярным обращением, другой культурой общения, внешним видом, другими ценностями. Мы теряемся, мы никогда не знали его таким, мы можем понимать, почему он таким стал, но мы не знали его таким. Сказать ему об этом сложно. Люди убивают за меньшее чем за то, что им сказали правду. Люди могут терпеть то, что их не любят, если им никто этого не говорит. Города тоже меняются, особенно, если оставить их надолго. При этом, мне кажется, городу невозможно лгать. Он чувствует, как ты к нему относишься. Рим не меняется. И ему все равно, как ты к нему относишься, потому что он не может не восхищать. Он самодостаточен и не кокетлив. Ему не нужна лесть. Он не улыбается, ему не нужно. Он не ищет любви. Он слишком ею избалован. Он самодержавный Цезарь.