Василий Дыш - Тайна с глазами, полными любви

Она любила читать. Ведь в книгах было совсем иное, чем в ее жизни. В книгах была мечта и правильное поведение героев – иначе про них не писали бы авторы. Так она думала, проводя много времени за своими любимыми занятиями – чтением и рисованием в темном своем убежище. В попытках уйти, хоть на время, от невзгод, которые ей могли принести взрослые. Пыталась понять мир вокруг нее, осознать свое место в нем, таком неизвестном и таком жестоком. Она видела это в нелюбви к себе от взрослых.

А наверху искали ее для каких-то своих надобностей и спрашивали:

– Где Рами?

– Купается в рисе, – отвечала мачеха.

Но никто ее не тревожил там, в гнездышке маленькой девочки, одной на целом свете. Она читала или разговаривала сама с собой и с мамой. С Аллахом. Это для нее были одинаковые адресаты своих печалей и обид. Ведь и Он, и мама где-то там, наверху, в небе, по которому бегут облака. Но чаще всего она просто плакала в уютной темноте и тишине подвала. Без свидетелей. Она была сильной, уже тогда, духом своим, но она была лишней для всех. Накопленным обидам не разрешала выйти из нее в виде слез перед ними – теми, кто ее окружал стеной презрения и злости. Позволяла выйти из души накопившемуся лишь там, в подвале, где никто не увидит и не услышит, где она наедине с самым дорогим для нее.

Она любила свой подвальчик – так она называла его ласково, конечно, про себя. Ведь никто никогда из взрослого мира не спускался вниз. То ли не хотели тревожить и уважали ее право на уединение, то ли просто им было неприятно общество виновницы и постоянного напоминания о нехорошем, умалчиваемом поступке отца. Ее просто оставляли в покое – пусть будет где угодно, лишь бы не видеть и не слышать.

В подвале было единственное маленькое окошко. Под самым потолком на одной из стен. Света из него не хватало для освещения, но Рами научилась не бояться темноты. Для чтения и рисования хватало лампы. Часто после прочитанного в книге, которое требовало осмысления, в эти паузы ей хотелось заглянуть в окошко, то самое, недосягаемое. Еще раз кинуть взгляд на тот мир, из которого она пытается спрятаться в себе, в уюте подвала и одиночества, может, сравнить его с тем, о чем она только что прочла в книге. Окошко было высоко – не дотянуться. Тогда она ставила друг на друга два старых стула, ножками на края, и осторожно поднималась по этой лесенке к свету из окошка. Она вытягивалась на носочках ног, тянущимися вверх тонкими ручками пыталась удержаться за стену и маленькую полочку под окном.

В окне было стекло, закрытое, мутное, но она видела кусочек неба! Свет из окошка попадал ей на лицо, освещал пальцы. Рами смотрела вверх и разговаривала с мамой. Мама где-то обязательно там – в бесконечной синеве. Конечно, мама стала ангелом и наблюдает за своей любимой дочкой, пусть даже спрятавшейся в подвале. Они слышат и видят друг друга, когда дочка стоит, балансируя на шаткой пирамиде из стульев, высоко от пола, но далеко от неба с мамой.

Всегда, когда она стояла под окном, оттуда лился очень яркий свет, свет дня – особенно нежный. Ни деревьев, ни каких-то зданий не было видно из окошка, только небо. Мама смотрит на нее оттуда и утешает, говоря своим родным ласковым голосом слова, которые ей уже давно никто не говорил:

– Доченька, я с тобой, я тебя люблю, мы вместе.

И текли слезы, не выплаканные наверху, среди ее опекунов, ее семьи, которая и не семья вовсе. Разве что папа, очень занятый на своей непонятной работе? Что за работа у отца, то было ей неведомо – она не интересовалась. Ей не позволено ничего знать более, чем до нее доводили взрослые.

Мама слышала, переживала о доченьке. А дочка слушала ее ответы, советы, утешения. Ласковые слова мамы. И хотела многое рассказать.

Рассказать о невзгодах. О недружелюбии братьев. О тщательно замаскированной, но все-таки, как кажется ей, любви папы. Она тоже его любит, но ей запрещено выражать чувства к отцу. Лишь принятие подарков, которые совсем ей не нужны. Даримые как-то стеснительно, лишь как символ мнимого внимания и напоминания, что она, его дочка, тоже живет. Говорить об ограничениях, которые папа считает оправданными. Рассказать о том, как упала с лошади, которая вдруг взбрыкнула и понеслась. Разбила коленки – сильно разбила до крови, но поднялась сама. Сжимая зубы, но не от боли – от стыда за неудачу, – гордо распрямившись, принялась успокаивать ту самую лошадь, не обращая внимания на кровь, струившуюся по худым девичьим ногам на желтую пыль и песок. Девочка видела плохо скрываемые усмешки на лицах братьев, стоящих тут же и как бы ищущих в ее побледневшем лице хоть капельку горя, чтобы утешить свое тщеславие. Она была очень гордая и защищала саму себя гордостью. Ни слезинки тогда. Нельзя тогда – в окружении ее недругов, которые выполняют роль надсмотрщиков, постоянно своим присутствием напоминающих ей о ее «вине». И она слышит их гадкие разговоры о ее умершей маме, специально сказанные громким шепотом.