Сергей Миронов - По мотивам того, чего не было

Одна из таких старушек как раз уставилась на меня со своего балкончика. Как и положено, она контролирует каждый мой шаг с того самого момента, как я сунул свой нос в подконтрольный ей двор. Едва я приближаюсь к кормушке для птиц, в прошлой жизни бывшей трехлитровой «Моршинской», а ныне до отказа наполненной семечками подсолнуха, бабушка начинает нервно нашептывать себе под нос проклятия. Теперь ясно, что с таким остервенением бдит бабуля…

Сопровождаемый хмурым взглядом, я миную скворечник и через арку выхожу на улицу. После сонного покоя дворика Софийская кажется невероятно загруженной транспортом и людьми магистралью. Мимо меня с неистовым ревом проносится забитый до отказа троллейбус – он спешит за толпящимися на остановке людьми. Вниз я, конечно, не пойду: там граждане, там Крещатик. Я беру правее и вскоре снова оказываюсь на Михайловской.

Улочки в этой части города узкие, идущие то вверх, то вниз. Пожалуй, такие вот улочки – лучшее, что осталось в Киеве. Мне до боли обидно, что последние островки чего-то настоящего гибнут прямо у меня на глазах. Но что я могу поделать, что могу противопоставить этому варварскому действу? Порой мне кажется, что я единственный, кому до этого есть дело. Это, конечно, не так, и в городе еще остались люди, не безразличные к его судьбе, да только это мало что меняет. Киев медленно, но верно умирает, а на его месте вырастает совершенно новый город. И мне это, признаться, не по душе.

Впрочем, эти круто спускающиеся от Владимирской к Крещатику переулки едва ли не самое мое любимое место в городе. Есть в них что-то особенное, аутентичное, киевское… Возможно, из-за того, что тут сохранилась старая, царевых времен застройка, а быть может, я просто люблю перепады высот и узкие улицы. Пожалуй, у каждого человека должно быть любимое место в родном городе, вот я и выбрал свое.

Несмотря на обилие прохожих, я с удовольствием продвигаюсь по переулку Шевченко. Достигнув перекрестка, поворачиваю на Малоподвальную и вскоре набредаю на детскую площадку и небольшой увитый плющом скверик. Натертая до блеска латунная табличка у входа гласит: «Майданчик обладнано за підтримки дитячої організації „Х“». Детская площадка, впрочем, почему-то ограждена высоким забором, а на калитке болтается огромный навесной замок.

Добравшись до Паторжинского, я беру левее, в направлении Прорезной. В очередном любимом мною дворике произошли непоправимые изменения: он зачем-то обзавелся забором, который препятствует доступу к ныне вечно пустующей лавочке. А ведь когда-то таких скамеек тут было несколько, и любой желающий мог присесть, перевести дух и насладиться атмосферой старого города. Признаться, я и сам не раз пользовался гостеприимством этого места, и, протирая на лавке свои штанишки, мечтал о чем-то, чему никогда не бывать. И снова воспоминания. И снова от них становится грустно…

Ко всем прочим бедам, продолжая движение вниз, я в очень скором времени окажусь на Крещатике – пожалуй, самом мною нелюбимом месте в этом городе. И вот что странно: дело тут отнюдь не в архитектуре, не в «сталинках». Их витиеватые фасады, их шпили, напоминающие церковные, только со звездой вместо креста, не так уж и плохи. Определенно в них есть какая-то эстетика. Словом, дело вовсе не в них: вся крамола в людях, которых притягивает эта улица. Я бы с радостью обошел эту магистраль стороной, но это, боюсь, невозможно, ибо по странному стечению обстоятельств конечный пункт моего маршрута расположился именно на Крещатике.

Парадокс: я нашел свой островок покоя и тишины прямо посреди едва ли не самого людного места в городе. Пожалуй, в этом заведении нет ничего особенного, что выделяло бы его из числа многих других, и все же я выбрал именно его. И сейчас, когда перед глазами предстает неприметная вывеска кафешки, мое настроение улучшается, а поток исключительно негативных мыслей постепенно сходит на нет. Вывеска – это хорошо. Для меня это кое-что да значит.

Всю свою жизнь я пляшу под чью-то дудку. Иногда по собственному желанию, иногда против. Почти всегда против. Под дудку ожиданий, страхов, предрассудков и необходимости пожрать. И сейчас я пляшу под чужую дудку. С нарочитой экспрессивностью, лихо управляясь с тем, что осталось от некогда вполне благообразного тела. Ответ на вопрос: «Зачем я это делаю?», выписывает в воздухе неопределенные па, скручен в трубочку и является бумажкой, розовый цвет которой идентифицирует ее номинал в десять украинских гривен – столько мне пообещали за короткий танец. И хотя танцевать совершенно не хочется, желание выпить сильнее усталости и даже гордости.