Эля Джикирба - Лиловый рай. Роман. Том первый

Он бросился бежать через большой полупустой холл выстроенного в давние времена дома и уже почти добежал до большой белой двери в столовую, как вспомнил, что туда нельзя. Ангел из сна не разрешил подходить именно к этой двери, и Стив подумал, что ангелу не понравится, если он его ослушается.

Тогда он развернулся и побежал назад. И даже не успел удивиться, когда увидел ту самую дверь, на которую ему во сне указывал ангел.

В большом старом доме Дженкинсов было полно разных комнат и комнатушек. В некоторых Стив любил проводить время, в некоторых не очень, а в этой и вовсе не любил. Она была тёмная, с кривым потолком и скрипучими полами и неприятно пахла старыми вещами. В обычное время Стив ни за что бы туда не зашёл, разве что Энни отдала бы ему свою порцию печенья и дверь за ним не закрывали бы, но сейчас он спокойно и уверенно потянул на себя старую ручку и так же уверенно прикрыл за собой скрипучую, нуждавшуюся в покраске створку.

Он слышал топот чужих ног, где-то в глубине дома зазвучали громкие частые хлопки, будто неведомые хозяйки очень быстро выбивали пыль из вынесенных на солнце матрасов, кто-то беспорядочно и страшно кричал. Затем внезапно стало тихо, но тишина доверия не внушала, и Стив подумал, что ему лучше подождать. И точно. Чужие ноги вскоре протопали обратно, где-то во дворе поочерёдно захлопали дверцы, следом послышался характерный звук стремительно отъезжающей машины, и на этот раз всё стихло окончательно.

Несмотря на тишину, Стив своего убежища не покинул. Он подумал, что лучше посидит пока что на куче мягких тряпок. И долго ждал чего-то, сам не зная, чего именно, пока не уснул, свернувшись в своей любимой позе калачиком.

Полиция обнаружила его совершенно случайно. Кто-то вывел из кладовки ещё сонного мальчонку, и все ахали и цокали языками – это надо же, как повезло младшенькому Дженкинсу! Стива усадили на диван, поочерёдно гладили по голове и, участливо заглядывая в лицо, поправляли воротничок хлопчатобумажной сорочки в мелкую клетку, доставшейся ему в наследство от братьев.

Кто-то из полицейских сунул ему в руку печенье.

Стив ещё не знал, что остался совсем один, а люди, уничтожившие его семью, вернутся и заберут его с собой из ставшего новым домом приюта для сирот при местной церкви.

– Я правильно понял, что от этого паршивца, Пита Дженкинса, или как его там, остался ублюдок? Я же приказал всех уничтожить! Нет, убивать не надо, притащите его сюда. Так и быть, я воспитаю его по-настоящему, и ублюдок вырастет преданным и верным, как пёс. И вообще, чёрт возьми, должен же кто-то отвечать за содеянное его отцом? Вот он и ответит.

Но Стив ничего этого не знал. Он сидел на диване с зажатым в кулачке печеньем, возле той самой белой двери, к которой запретил идти ангел, и не обращал никакого внимания на царившую вокруг суматоху.

Её руки он запомнил навсегда. А как же иначе, ведь они всегда были рядом, всегда на уровне глаз. И когда быстро и торопливо переодевали его, и когда давали ему поесть, и когда в редкие минуты умиротворения теребили за худые щёчки.

Он помнил досконально каждую деталь. Припухлость пальцев, короткие и неровно подрезанные, а кое-где и обгрызенные ногти, мелкие царапины и точки на ладонях, не исчезавшие никогда, отчего казалось, что они жили там своей жизнью, время от времени перемещаясь с места на место.

Но главным в её руках было, конечно, движение.

Руки двигались. И двигались постоянно. Мяли и дёргали края джинсовой куртки – а он не помнил другой одежды, теребили молнию, оправляли рукава, вновь дёргали край, и сжимались, и разжимались. То отчаянно, то бессильно. Иногда просто лежали, утомлённые собственным мельтешением. В эти минуты Майкл знал, что маму не стоит ни звать, ни толкать. Она всё равно не услышит.

Став взрослым, он много лет не мог привыкнуть к тому, что у женщин могут быть другие руки. Ухоженные пальцы и спокойствие и нега кистей удивляли и настораживали, и Майклу казалось, что это ненадолго и они вот-вот припухнут, покроются цыпками и беспокойно задвигаются.

А следом нахлынут воспоминания, которых он хотел бы избежать.

Он рос медленно и неохотно. Худое, не знавшее нормального питания и сна тельце вяло реагировало на необходимость выполнения поставленной природой задачи – расти и крепнуть, глаза, тёмно-синие, почти чёрные, никак не могли показать подаренный природой цвет и, словно стыдясь собственной неопределённости, прятались за прямыми и будто выцветшими длинными ресницами. Спутанные неухоженные волосы спадали беспорядочными кудрями на тощую, часто откровенно немытую шею, ноги и руки были худыми той самой худобой, которую принято считать болезненной, а лёгкая от природы походка делала весь его облик окончательно невесомым.