Наталия Смирнова - Страсти по Самайну – 2. Книга 2

– Эй ты! А ну не бей её! Ты что, не видишь: она вывезет?

– Твое какое дело? Иди, куда фла! Знаеф, сколько мне эта скотина убытку пвинефла?

– Ну так продай ее мне! Мне как раз лошадь нужна, – не дожидаясь ответа, я стала выпрягать и гладить несчастную по мокрой шерсти.

– Ха! Кобыла моводая, спвавная. Тви севебвяных, не меньфе!

Я вытряхнула из кошеля три монеты. Это были почти все деньги, осталось лишь немного мелочи. Ничего, как-нибудь продержусь. И не страшно, что кобылка без седла: я и так удержусь.

Вскочила на спину и поскакала вперед, пока не передумала.

Лес, укутанный туманом, по-осеннему голый и грязный, не вызывал желания ехать по нему. Но выбора не было.

Глава 5

К полудню я доехала до границы светлой части леса. Дальше начиналась буреломная чащоба – обиталище диких зверей, лесных духов и всякой дурной нечисти. Громадины деревьев обступили со всех сторон. Двигалась быстро. Надо успеть до заката пройти как можно больше. Я не заметила, как стало темнеть, а солнце скрылось за густыми ветвями и рваными клоками туч. Налетел ветер, засвистел между деревьев протяжно и зло. Деревья вокруг стали темными и похожими друг на друга как тени.

Тело, за много лет отвыкшее от верховой езды, налилось тяжестью, поясницу ломило.

Надо переждать ночь. Нарезала ножом еловых веток – будет мне постель. Привязала к корявому дереву лошадь. Усталость накрыла волной, сбила с ног и я забылась тревожным сном без сновидений.

Разбудили меня странные звуки. Лошадь хрипела и рыла стылую землю копытами, пытаясь оторвать повод. Чуть поодаль в лунном свете тускло блеснула сероватый голый череп. Такая же серая, причудливо изрисованная черными буграми кожа, мелкие острые зубы. Высокие и широкие скулы подпирают узкие щели глаз, треугольные от косо нависающих с боков дряблых век.

Упырь! Воткнул в меня свои бледные водянистые глаза и двинул навстречу. Кобыла совсем обезумела от страха, а у меня ноги отнялись и не слушаются.

Бежать? Драться? Нет, с ним не потягаешься – бесполезно. Чудовищная сила и скорость.

Я зажмурила глаза. Резкая вонь ударила в нос. Сглотнула высохшим горлом комок плотной слюны.

Лошадиное ржание перешло в сдавленный предсмертный хрип. Чавкающие, хлюпающие звуки.

Тело ослабело, тестом растеклось по еловым лапам. Если упырь не наелся… Он пробормотал что-то невнятное, глухо звякнула уздечка. Тишина…

Сколько времени прошло прежде, чем я решилась открыть глаза – не знаю. В лунном свете белели обглоданные кости. Я смотрела на лошадиную морду с оскаленными зубами и острым, чернильно-синим вывалившимся языком, пока горлу не подкатила тошнота.

Беги, Ула, беги! Высокий бурьян цеплялся за ноги, хватал за руки, колючие ветки больно хлестали по груди, по лицу. От быстрого бега, нет-нет переходящего на усталый шаг, стало жарко – горячие струйки потекли по спине, животу. Пока я бежала, усталость спряталась куда-то глубоко, притаилась, скрутилась клубком – не то в затылке, не то в позвоночнике.

Когда наконец меж деревьев проступили очертания вересковой пустоши, убегающей вдаль насколько хватало взгляда, и реки, в небе запылал рассвет. Дышать больно.

Я спустилась к речке, умылась, утолила жажду. Вода студеная, кожу щиплет. Теперь можно и передохнуть, а потом снова в путь. Назад ведь уже не воротишься. Да и как прежде уже не будет. Не получится уже жить как прежде. Надо, надо идти вперед.

Села прямо на землю, раскрыла сумку. От резкого густого запаха мяса и чеснока желудок тотчас вздрогнул, требовательно зарычал. Вяленая баранина. Тщательно вымоченная в соли, заботливо высушенная на крыше, впитавшая жаркое солнце и прохладные ветры. Нужно откусывать по чуть-чуть и долго рассасывать, катая гладкий соленый кусочек по нёбу… Рот мгновенно заливает слюна. Вкусно.

После еды сразу накрыла усталость. Руки и ноги – деревянные, голова – пустая. Тело просило одного – покоя. Закутавшись в плащ и подложив под голову сумку, я уснула прямо на земле.

Проснулась, когда светило было уже высоко. Дернулась встать и тут же взвыла – ноги и руки затекли в неудобной позе, шея не слушалась.

Лишь когда боль сменилась мурашками, а потом легкой щекоткой, я двинулась в путь.

Днем по солнцу легко ориентироваться. На север надо. Холодно. Ветер больно бил в лицо, мешал дышать. Но я упрямо шла и шла, и под размеренные шаги очень легко думалось. Я умру? А если умру, то как скоро? А если умру – то не выполню отцовский наказ? А если не вернусь в деревню, то через день и не вспомнят, что была такая. Кому какое дело, жива или нет… Или все-таки у меня получится? Ох, папа, папа… Зачем повесил мне такую тяжесть на сердце?