Виктор Ростокин - Собрание сочинений. Том 2. Царствие земное

Батюшка, не делая лишних движений, но и без скованности охотно настроился на вдумчивую, неспешную беседу, к тому располагала длинная дорога и серые, безликие дали.

– Я хорошо понимаю ваше беспокойство по поводу погибшего урожая. Судя по всему, вы сельский трудяга.

– Бывший. Щас между городом и деревней. В одной стороне – внуки, в другой – изба да старуха. Нагостился. Теперь еду пригрубок топить дровами да окуньков ловить в Медведице. Чего нам, старикам… Заслужили!

Скособочив голову, он, как гусак, многозначительно покосился на свои медали.

– Да. Но все же… Вот вы говорите, найти виновных… Все мы нынче равные виновники во всех бедах и грехах. Кто дозволил молодым людям спиваться, употреблять наркотики, не работать, не служить в армии? Ничего нового я не открываю. Сие ведомо всему поднебесному миру.

– Ведомо. Но от этого не легче, – пытаясь перехватить миролюбивую интонацию голоса человека в рясе, промолвил я.

– Свят-свят, не скоро на путь праведный встанет народ! Ведь сколько его дурачили, мытарили, трепали, душили! И стал он, как круженная овца, у которой в мозге завелись черви. Потому-то счастье для нас, россиян, как в промозглой ночи ярко вспыхнувшее пламя костра – просторно осветит, теплом повеет и вдруг осядет, поутихнет и останется пепельный налет.

– Да, именно, – в свою очередь и я вдарился в философию за «пострадавший народ». – В России все для нас, ее жителей, все родное до печенок… потому что ничегошеньки не имеем. А высшая привилегия – сколько вздумается глядеться в небеса. И еще – в любой момент ни за что и ни про что оказаться за решеткой или быть убитым уличным подонком или психом-ментом. А когда умрем, непременно окажемся в раю. Как мученики.

– Лепно рассуждаете. Хотя в какой-то мере книжно.

– А вот послушайте экспромт:

Рядом с батюшкой сидела девочка лет четырнадцати. Она хотела спать, то и дело щекой прикладывалась к сумке, которая лежала у нее на коленях. После того как я прочитал стих, она оживилась, спина ее разогнулась.

– Выдумка? – взгляд ее иронично-снисходительный.

– Быль.

– С тобой случилось?

– С моим лирическим героем.

– Ты поэт?

– У стопы памятника Пушкина постоял…

– Не поняла…

В эту минуту с грохотом откатилась дверь. В купе ввалился крепко поддатый парень.

– Ты пятый лишний! Вали отсюда!

– Эт кто мяукнул? – грозно насупился парень.

– Ва-а-али я сказа-а-ала! – в растяжку сердито повторила девочка. – Тебе че, повторять надо?!

– Повтори, котеночек! Сделай одолжение!

– Сам напросился…

Девочка отбросила на пол сумку, вскочила, как кенгуру, высоко подпрыгнула и ступнями обеих ног ударила непрошеного гостя в грудь. Тот, мотнув головой, спиной грохнулся в коридоре на пол.

С трудом поднялся:

– Извините. Я Гришку ищу. У вас его нет? Вижу, что нет. Удосто… удостоверивался.

Потом его голос слышался от соседнего купе:

– Друга потерял. Гришкой зовут.

– Какой он из себя? Белобрысый? Носатый?

– Че вы, в самом деле… носатый… У него носик с мизинчик.

– Во што одет?

– Да че вы… Какая к хренам одежда. У него мех.

– Обезьяна, что ль?

– Ты сам обезьяна! Кобелек потерялся! Гришкой зовут! А меня Васькой!

– Вот убедились! Я же говорил! – саданул меня локтем старичок. – Хамы на каждом шагу! Залил зенки и ходит нарыпается. А скажи ему: на полях картошка пропадает, нужны рабочие руки – начнет юлить, брехать! Зачем ему горбатиться над бороздой!

– Дак мы только что узрели, на что он способен… А вы, девушка, молодчина! Не след терпеть оскорбления и унижения. И Господь наш… В Святом Писании сказано, что Он «погубит губивших землю». – Человек в рясе, видимо, понял, что внедрился в сложные материи, пояснил: – То бишь люди сами друг друга изведут. А чтобы этого не случилось, надо всем миром исповедаться пред Всевышним, молиться неустанно.

По коридору прошла толстая, неряшливая, с багровым опухшим лицом баба, на кого-то ругаясь:

– Скупердяи! Ненавижу! Знал бы мой Игнат, за кого молодую жизнь положил!..

Поезд остановился. Вместо перрона – насыпь из щебня. Ни вокзала. Ни жилых домов. Лишь обочь приземистая невзрачная постройка, похожая на согбенную старуху, которая подошла к линии и замерла в ожидании.