Эмануил Глускин - Весёлые и грустные поэтические картинки Эмануила Глускина

Как нам даётся благодать —
– Вдруг чьё-то слово нас коснётся,
Нежданно с силой отзовётся,
– И нами вдруг произнесётся, —
– ЧТО нам удастся вдруг понять?

Мне-то одному,
Да и всем Вам, каждому,
Припомнить не лишне ещё
Что очень важно для любви
Что соловьи поют на кладбище,
Александру Вертинскому, —
Те же соловьи!

А я хочу умереть в январе,
Чтоб согреться под снегом пушистым и чистым,
И на смертном одре
Я хочу спеть Вертинского чтоб остаться Артистом.
И остался, как Есенин нежный,
В этот мир влюблён;
В этот Райский Сад безбрежный,
И в девичий стон.

Смотри как даль свежа,
Как высь поёт,
И как в кулоне изумруд,
Тут замок вставлен.

И не скажи: «Какой здесь труд!
Как собран был, направлен»…

И не скажи мне: «Ах, как мил!»
Скажи мне: «Видишь, —
Он краски ветром закружил;
Ведь это он один так мог,
И знал лишь в этом бытиё;
И с гордостью навек зажёг
Он имя чудное своё, —
– Винсент Ван Гог!»

Краски ветром закружились У Ван Гога,
Понеслись и опустились на холстину.
Странно, необычно, и нестрого
Жизни он нарисовал картину.

Надо бы прийти мне на подмогу,
Чтоб облечь в словесную рутину
Этих красок радость и тревогу,
Я же сделал всё что мог, ей Богу!

Ищу средь поэтических теней
Соотношений мне знакомых чисел
И признаки привычных мне явлений.
Так, «Скифов» Блока вижу средь своих детей;
И моя Шира – это острый галльский смысл,
А Гили, – это «сумрачный германский гений».

Клеопатра, нож, простынь,
Золотая кровать,
На Васильевский Остров
Я иду умирать!

Всё тех же комнат, тех же лиц,
Опять открыл я веер;
Под шелест грустных нам страниц
Я вижу трепетных девиц…
Пред кем бы пал бы я тут ниц,
Когда бы не Вермеер?

Но эту пару что с бокалом, —
– Наивным, верно, идеалом, —
– Я долго видел на стене
У бедной девушки одной…
Там время шло как бы во сне,
И даже снег вокруг краснел
Той раннею весной.

У журчащей у реки,
У чистенькой водички
Птички словно васильки,
Васильки как птички.

Миры лжецов, неверный свет светил,
Внимаю лжи, молчу, молчу я снова;
Не потому что правду я забыл —
– А потому что я забыл себя иного.

Но если мне на сердце тяжело —
– Я у Другого Я ищу ответа;
И нам обоим от Меня светло
И в нас обоих есть немало света!

Подпишусь – коль хотите – «Дурак»
Я пером индианского клана,
Но клянусь топором – Пастернак —
Это мартовский снег Левитана!

Стало ясно —
Жизнь напрасна,
Смерти мало,
Стало ало,
Стало красно
Стало страстно,
Повсеместно и всечасно
Стало мясно, мясно, мясно!

Душ кружатся в тени рои,
В них герои на покое —
Препрозрачные герои
Что за жизнь мою в ответе —
Без оторванных ботинок,
И картинок что в газете.

Кувшин,
портрет,
сосна,
олива,
Природы обнажённый стан,
Цветы прекрасны, кисть игрива,
Cезанн,…
Cезанн,…
Cезанн,…

Рядом красавица готова
И правду слышать и обман;
Я ей твержу ТРИ НЕЖНЫХ СЛОВА:
«Cезанн,
Cезанн,
Cезанн.»

Когда ж меня таранят снова
Злость, зависть, чёрствость, лжи дурман;
Моим щитом гремят три слова:
CЕЗАНН!
CЕЗАНН!!
CЕЗАНН!!!

Был каналья, наверно;
Живописный прохвост,
Всем девицам в тавернах
Заглянул он под хвост.
Но в картинных анналах
Будет вечное лето
В тех канальных кварталах
Где гулял Каналетто.

В Крыму, над могилой Волошина,
Жизнь должна быть просветлённая,
Счастья слезой обновлённая,
На землю для этого брошена
Глина одушевлённая!

«Повсюду стали слышны речи —
Пора добраться до картечи…»
Но я сомненьем не совру —
А как же свечи – как же свечи,
Что в наших душах на ветру?