Вера Заведеева: Колокольчики мертвеца

– Хлопцы не пошли… Что ж я, один буду учиться?

– Покажи всем пример, пусть знают, что ты не заяц пугливый. Приходи завтра, если… если опять не струсишь.

Как же быть? Пойти? Но Гриць предупредил, что тогда уничтожат всю семью и хату спалят. Хотя у них на хуторе пока никого не спалили. Но директора-то убили… А, может, это немцы-окруженцы? Сколько их пробиралось лесами на Запад. Может, пан директор попытался их задержать? Юрек колебался. И все же он пойдет в школу, а если туда нагрянут бандиты, быстро смоется. Вот хлопцы позавидуют, когда учитель станет заниматься с ним одним! Но Кшиська останется дома (разве девчонка в случае опасности сможет удрать? Она и через плетень-то не перелезет).

– Я приду, Алексей Иванович! – твердо пообещал Юрек.

Утром Юрек в школу не пришел. Тяготясь вынужденным бездельем, Алексей писал подробные конспекты занятий, составлял развернутые планы, перечитал все имеющиеся учебники и методички, которые нашел в директорском шкафу. На все это уходило немного времени, а потом начиналась пытка. Он метался по хутору, уговаривал родителей отпустить детей в школу, но чем больше наседал на них, тем больше они сторонились приезжего чудака, опасаясь гнева бандеровцев. Как-то Алексей заглянул к Терновцу. Тот неторопливо снимал с дерева румяные яблоки, стоя на стремянке.

– Алексей Иванович! – донеслось откуда-то сверху. – Слава Иисусу!

– Здравствуй, Митя! – поднял голову Алексей. – Ишь ты, куда забрался! А когда в школу придешь?

Ответить мальчик не успел. Терновец-старший неловко спрыгнул со стремянки и метнулся в сарай. В лицо оглянувшемуся на шум Алексею уставились черные провалы двустволки.

– Геть с подворья! – рявкнул мужик.

– Вы что? С ума сошли? – удивился Алексей.

– Ничего! Тикай, коли жить хочешь!

Черные пальцы Терновца судорожно скребли ореховое ложе ружья, дрожали на жалах спусковых крючков. Секунда – и сдвоенный заряд медвежьей картечи разворотит грудь.

– Уходь! Богом заклинаю, не доводи до греха!

Алексей шагнул вперед, но мужик, карауливший каждое его движение, упер ему в горло черные дула.

– Пристрелю, как пса! Сгинь! – взвыл Терновец.

Алексей побледнел: мгновение – и слепой страх толкнет очумевшего мужика на отчаянный поступок. В таком состоянии даже самые робкие и безвольные смертельно опасны. «Вот где смерть свою встречу, – мелькнула мысль. – Уж лучше бы в бою». Затрещали сучья – и что-то тяжелое свалилось на Терновца, припечатав его к земле. Дмитро проворно схватил родителя за руки и заломил их назад. Мужик бился о каменистую землю, пытаясь сбросить с себя сына. Высвободив одну руку, лупил его кулаком, но мальчишка, визжа от боли, вцепился в отца, как кошка. Алексей схватил ружье, выбросил патроны и оторвал сына от отца. Терновец, с трудом поднявшись, снова пошел на учителя.

– Нехристь! Най тебя гром свисне, гадючье отродье!

– Пане, – заголосил Дмитро. – Дайте ему раза!

– Батька бить наущаешь? Ах, сатана!

Мужик кинулся на мальчишку, но Алексей его перехватил. Терновец ударил противника коленом – учитель отлетел к плетню. Вскочил, развернулся – и Терновец рухнул в навозную кучу.

– Пане! Не надо! Ему так шибко больно! Не шибко, пане! – молил Дмитро.

Дерущиеся ошеломленно уставились друг на друга – грязные, всклокоченные, они враз присмирели.

– Не погубите, пан научитель! Разум теряю. Бандеры не простят – всех замордуют.

Утром Алексея встретил сияющий сторож, щелкнул деревяшкой: «Пришли! Чекают».

– Товарищ Пшеманский! – обрадовался Алексей, полагая, что раз пришел самый смелый, мужественный человек в хуторе, значит, и детей пришлет, а там и остальные подтянутся.

– Хочу поговорить с вами. Дома неудобно, а на людях показываться не следует…

Вот оно что! И этот сдрейфил. Теперь понятно, почему Юрек не пришел. Эх, лесничий, а казался таким гордым, таким независимым… Пшеманский понял, какие мысли одолевали учителя.

– Скажу начистоту. Вы – человек с Востока. Вам трудно понять нашу жизнь, поэтому хочу вам рассказать то, чего вы не знаете и, может, не успеете узнать.

– Знакомая песня. Невесело вы настроены, товарищ Пшеманский!

– Да нет. Настроение у меня превосходное. Наши скоро Гитлеру шею свернут. Но я хотел вам кое-что показать, – продолжал он, доставая из кармана сложенный вчетверо листок с изображением трезубца. – Утром со своих ворот снял – медом приклеили. Предупреждают: «Будем ляхов ризати».

– Но почему именно поляков?