Ольга Васильева - Люблю врагов своих

Алекс стал звонить чаще и говорить не только на служебные темы. Как ни странно, никто не делал мне замечания, никто не бежал докладывать директору, что я вишу на телефоне дольше, чем надо. Впрочем, никто и не понимал, о чем мы говорим: слава богу, в нашей конторе языками владели в объеме нормальной средней школы.

А потом он начал мне писать, рассказывал о себе, о своей жизни. Недаром с первого раза я почувствовала в его речи какой-то акцент: Алекс был американцем, но более двадцати лет жил в Германии. Рассказывал он интересно, и наша переписка стала уже привычной, и оба с нетерпением ждали писем. Потом он начал приезжать – ненадолго, на день, и вечерним самолетом обратно. Мы бродили по Питеру, стоял август – почти осенний месяц для этих мест. Листья уже начали желтеть, шуршать под ногами, но дождей пока не было, и так славно было ходить и болтать ни о чем. Ему очень понравился Фонтанный дом, вот только трудно было объяснить ему, кто такая Ахматова. Но сад у дома был таким славным, тихим, и только ворота отделяли его от шумной и многолюдной улицы. Огромные старые деревья роняли на нас желтеющие листья, солнышко пригревало, и мы долго сидели на скамейке. Были мы и в Петропавловской крепости, слушали звон колоколов, разносившийся в неярком небе над нами.

Словом, вскоре Алекс сделал мне формальное предложение, вручив двенадцать роз, как, по его словам, было принято у них в Америке.

Я сомневалась – ну, не было у меня восторга, чувства полета с ним. Да, он был добрым, славным, внимательным и предупредительным. Но замуж… Мне было хорошо с ним, легко, спокойно. Но разве этого достаточно? Разве для этого я жила одна годы, ожидая самого близкого, самого дорогого, любимого человека.

Иногда такая глупость решает нашу судьбу! Какие-то нелепые мысли, обязательства, которые мы сами на себя берем. Ответственность за кого-то, кто сам, скорее всего, в этом и не нуждается.

Ну почему, ради бога, я не смогла отказать ему! Ведь не было никакой любви, даже привязанности особой не было, но… я так была ему нужна, ему было так сложно, так трудно, он смотрел на меня как на спасение. Спасение от чего?! Да, у него была сложная ситуация с бывшей женой, судебный процесс о разделе имущества в Германии. Но мне-то какое было до этого дело? У меня из всего имущества была комнатка в оживленной питерской коммуналке, а я сочувствовала кому-то, кто никак не мог завершить тяжбу о разделе имущества на какие-то заоблачные для меня сотни тысяч долларов. И я, я (!) жалела и поддерживала его, а не он, брезгливо глядевший на мою убогую комнатушку. Он сообщил мне, что в Монтане даже самый последний индеец не стал бы жить в таких условиях, лучше б поселился на улице. Не знаю, как в Монтане, а я прожила в этой коммуналке целых пятнадцать лет. И даже бывала там счастлива.

Словом, сняли мы квартиру и стали жить вместе. Пока без ЗАГСа и прочего.

Вот вспоминаю я сейчас: а были ли мы счастливы? Он держался за меня, как за спасение, боялся всего и всех: и подъезда, расписанного граффити и сто лет не ремонтированного, и лифта, в котором кто-то выжег все кнопки, и их было трудно нажимать, и хмурой продавщицы в магазине, и пьяного мужика, привязавшегося к нам в троллейбусе и ругавшего «проклятых капиталистов». Алекс не понимал ни слова, но только брезгливо отстранялся от мужика, пахнувшего сивухой, чесноком и еще какой-то дрянью.

По утрам он не мог завтракать без ломтиков бекона с яйцом, хлеба для тостов, и мне приходилось разыскивать все это в дальних магазинах. Сам он по магазинам не ходил. И вообще, избегал выходить без меня из дому.

Деньги уходили быстро, потому что ему понадобился еще и компьютер, причем очень хороший, мощный, и хороший принтер, и фотокамера (он намеревался сделать серию репортажей из России для какого-нибудь издания). И самый дорогой и быстрый интернет, и мобильник тоже хороший.

Словом… деньги, которые он с собой взял, утекали быстро, а ведь он еще и регулярно платил немецкому адвокату, и часто звонил ему, что тоже было недешево. И мне пришлось искать дополнительные уроки, переводы, еще одну работу. Я стала возвращаться домой после десяти вечера, измученная настолько, что даже говорить толком не могла. Наскоро что-то ела и падала: спать, спать и спать. Хорошо хоть стирку и готовку он взял на себя. Целыми днями он сидел дома один, разбирал и собирал компьютер, что-то улучшал, учась на ходу, изучал программы, начал делать сайты. Нет, ленивым он не был, его тоже измучила ситуация, в которой он оказался. И он чувствовал себя виноватым. А я, дрожа и оглядываясь по сторонам, летела через наш двор, октябрьский, черный и мокрый. Хваталась за дверь и ныряла в темное нутро парадной. Лампочки, как всегда, не горели, только где-то наверху тускло светила случайная лампочка. И каждый раз была счастлива, нырнув в тепло квартиры, пахнувшей неблизким мне человеком…