Михаил Порфирьевич - Любопытные истории

Для начала позвольте мне завершить главу следующим пассажем: Гении всегда считают и живут в Париже. Это шутка, которую мы с вами очень ценим. Я знаю, что ни один журналист в мире не сумел бы придумать такую же шуточку. За те несколько дней, что моя служба вам понадобится, Ита, вы увидитесь со множеством замечательных людей. Я расскажу вам только о некоторых. Мы ведь разные люди и слова нам часто не по пути. А потом вы встретите свою судьбу. Я говорю о предстоящей Вам Долине. Отгадывайте лучше сам. Там ваша судьба и появится – я просто ни разу туда не попал. Осталось только попросить Марион. Ты не хочешь со мной повеселиться? У нас все будет вкусно, когда я тебя поцелую. Ведь тебе уже трудно сдерживать смех. Итан… Не говори ничего. Все будет хорошо – скажи, что ты меня любишь. И не смей говорить, что я тебе надоела. Это правда. И не делай пока вид, что знаешь ответы. Ну улыбнись. Ты это тоже можешь. Отречься от всего – и полюбить меня по-настоящему. Правда, Ита? Уже недолго ждать… Нет, дай мне закончить. Не принимай все так близко к сердцу. Ты просто не знаешь, что такое та Долина, о которой я говорю. Когда тебя постигнут ее печали, дай волю своим чувствам, а когда это произойдет, я вернусь к тебе и мы продолжим наш разговор. А сейчас прости меня, дорогая, у нас мало времени. Позаботься о Шарлотте, не переживай. Она ведь должна скоро родиться. Я сделаю все, что смогу. Будь счастлива и верь, моя девочка. Я люблю тебя. И прошу тебя – прости. Это совсем не то, что ты думаешь. Так бывает. Еще раз спасибо… А теперь приготовься стать Евой. Не жди меня, я должен уйти, у меня срочное дело. Смотри не потеряй дитя. Спасибо за чудесный вечер и любовь…» Теодор хмыкнул и прочел: «Now I wish you feel sure… I shall get my people… Free to do that is star to me, sure. I shall be brainly besides that I have changed. But I could have, anyone must, too courage. No more value.» То есть, собственно, никакой загадки не было. Теодор только не знал, как объяснить все это Элизабет. Ее мысли по-прежнему были заняты Шарлоттой. Поэтому он решил поговорить об этом с королем. Тут ему в голову пришла интересная мысль. Если он и правда способен перемещаться в пространстве с помощью своего дара, значит, стоит попробовать сделать то же самое со своей жизнью. А дальше. Не может же он умереть прямо сейчас, не придумав никакого плана. Что ему надо сделать? Оставить свой пост, выступить на собрании и доказать, что он – Теодор Бреслау… Это было, пожалуй, лучше, чем начатая в кабинете короля. Пожалуй, не зря его имя появилось после этого. Правда, тогда пришлось бы принимать щедрые дары. Так что он уже приготовился рассказывать королю про свой план, когда в дверь постучали. Да что такое! А где же королевская свинья? Что случилось, Бриенн? Теодор уставился на человека, который сидел за дверью. Его жена была уже там. Это действительно была она, только ее цвета казались глубже и насыщенней. Или это были тени? Барон Вейзман, стоя за спиной Дамиана, провел рукой по своим волосам и радостно улыбнулся. Теодор недоуменно покосился на Дамиана, желая понять, что за сила заставила его одновременно ответить на приветствия многочисленных баронов и заметить, что он совершенно равнодушен к его жене. Но Дамиан вовсе не выглядел раздосадованным. Нет, просто он был по-своему доволен, и ему было совершенно все равно, когда к его объятиям и поцелуям прибавился мордобой и грубый лай. Теодор решил не спешить и выяснить все сам. Он сел на стул и не спеша обвел взглядом комнату – все было очень просто, стоило только как следует присмотреться и понять. Вейзман, которому явно хотелось задержаться на этом, принялся рассказывать про длинную кавалерийскую колонну, в которую входили лучшие конные бригады Европы. Тема была знакомая, но надо было еще выяснить. Теодор краем глаза увидел эту картину: на стене висел гобелен, изображавший проезжающего мимо короля Фридриха II. Рама изображала раскинувшиеся по берегу озера луга; голый король лежал на кушетке и глядел в небо. Это было очень старое, но все еще красивое гобелен – Теодору казалось, что в нем та же заря печали, что сияла в старинной фигуре. Если короля изображали совершенно обнаженным, то королевский конь изображался с совершенно оторванным от туловища конским хвостом – в этом тоже была какая-то новая перспектива. Да, подумал Теодор, такая загадка есть. И надо ее решать, если мы хотим, чтобы плавательный бассейн заработал по плану. Он достал из кармана сложенный вдвое лист бумаги и протянул Вейзману. Тот взял его, развернул и стал читать: «Философия искусства – это искусство жизни, а жизнь есть вечно-юный Пророк». Который, как известно, является чем-то вроде ирландского адвоката. Похоже, не только теоретически, но и реально Вейзман знал свои задачи. Он некоторое время сидел неподвижно, потом повертел головой, глянул на Теодора и сказал: «Слушаю». Теодор повернулся к Вейзману. «Вот вы читали Юнга. Вам интересно, почему мы называем умершего за границей Папой Римским? Там есть, в частности, такая надпись на чуме. Нам пришло в голову, что наш покойный Друг, вероятно, уже поднялся со своего кресла и уселся на его место перед алтарем. Поэтому мы назвали его нашим новым Папой. Когда же он так сделал, уже не имело смысла называться Папой римским. Он мог вознестись в небеса». Теодор задал вопрос и понял с первого раза, что Вейзман понимает, о чем идет речь. Вейзман несколько раз кивнул, и Теодор продолжил: «И поэтому, пожалуйста, не подумайте ничего дурного. Мы просто хотим вернуть его в Тироль. Если хотите, можете забрать его к себе и устроить там настоящий молебен, с костром». Вейзман задумался. «Вы этого не можете сделать», – сказал он наконец. «Что значит «не могу»? Мы его заберем. Но вы все-таки скажите, как именно вы можете это сделать? Он ведь все-таки Папа Римский». Вейзман на минуту задумался. «Как вам сказать, – ответил он. – Я ведь уже объяснял, что это будет дзенский обряд. В этом гробу мы закопаем Сердючку. И когда я начну ее умащать, я как бы уйду в нее вместе с ней. Я ее заклинаю». Через несколько минут Вейзман привел все необходимое и стал мазать, а остальные принялись открывать гроб. Когда он закончил приготовления, зазвонил телефон. Теодор услышал голос председателя Конгресса США – то был слуга. Он спросил, почему до сих пор никто не подключил верующих к компьютеру. Вейзман объяснил, что не знает этого правила. Тогда шеф велел компьютеру немедленно открыть глаза. В ту же секунду на крышке гроба вспыхнуло огромное сияние. Такое мощное, что присутствующих парализовало. А когда вернулось зрение, оказалось, что гроб исчез, а окружающие лежат на земле. Шеф так обрадовался, что почти расплакался: «Я уже подумал было, что ошиблись и положили его под машину». Вейзман пожал плечами: «Я тоже так подумал». Через несколько минут все были в полном порядке. В тот же день Вейзман был избран членом Сената США. Как я уже сказал, к празднику он сделал грандиозное заявление. Например, что так же его принял бы и Папа Римский. И снова отказался, поскольку был уверен, что ни один из этих пап, видя его жизнь, не стал бы преклоняться перед ним так слепо, как этот почтенный человек в линялых шортах… Но было уже поздно. Секундой раньше он был уже мертв. Теодор услышал его последние слова: «Мы живем в эпоху эры Советов. Ничего больше. Нам есть чему у них учиться». Это было сказано после того, как в Рим прибыла комиссия США, которую вел специальный агент по фамилии Тунизио. После этого никаких разговоров, естественно, не велось. А тем временем группа радиолюбителей окружила резиденцию Теодора в Мехико и записала на пленку предсмертные слова «фюрера». Позже вам об этом расскажет глава английской миссии в Испании Гельмут. Это его заявление цитировалось в интервью независимой радиостанции BBC. Герта начала новый день. Она была сильно взволнована – она знала, что Теодор скоро погибнет. Видимо, даже лучше, что она не знала этого, – так спокойнее было. Герта заснула прямо в своей спальне. Она даже не заметила, как уснула. За ней позже наблюдали все японские контрразведчики. Когда она проснулась, было уже темно. Она была немного пьяна, но только чуть-чуть. Она встала с кровати, подошла к двери и задернула шторы. На нее навалилась такая тоска, что она едва не упала в обморок. Прошло несколько минут, но она не могла пошевелиться и даже поняла, что сидит в той же позе, в какой ее бросили. Ее охватила страшная апатия. Она стала тихонько плакать. Вдруг с потолка спустился какой-то человек в черном халате, встал рядом и стал щекотать ее своим черным лицом. Когда она почувствовала, что он расстегнул халат, она укусила его за руку и сразу же стала брыкаться, ища выход. Немец засмеялся и просунул ей в рот огромную мохнатую тряпку. После этого она затихла, и эта тишина длилась довольно долго. Время от времени она тихо икала, но никогда не произносила ни слова. Она выглядела очень уставшей, и ее биение сердца было довольно ровным и регулярным. Через некоторое время она заметила на полу в углу кабинета знакомый узорчатый ключ. Видимо, она решила войти, потому что ключ повернулся в замке. Уже совсем было решив, что перед ней свои, она услышала шаги в коридоре, но тут же потеряла сознание. Когда она пришла в себя, комната была уже залита ярким солнцем. У стены сидел ее хозяин в белом халате, с торчащей из-за пояса черной ленточкой. Он поднялся ей навстречу и протянул букет белых роз. Он был очень возбужден. Кисара очень удивилась, но ничего не сказала. Затем немец вынул из кармана маленький чемоданчик, раскрыл его, вынул несколько монеток и положил их на стол. Раздав розы, он поднялся из-за стола, и сразу же на его голове появился черный тюрбан. Дальше произошло неожиданное. Словно под действием какой-то магической силы, Кисара вдруг, ни с того, ни с сего, полезла на него на четвереньках. Поняв в чем дело, немец даже побагровел и что-то закричал на своем гортанном языке – видно, хотел защитить и девушку. Когда Кисара добралась до его груди и несколько раз сжала руками ее ребра, он разжал руки и засмеялся, а когда она стала выкрикивать его имя и бранные слова, совсем успокоился. Устав смеяться, он показал на тумбочку рядом с кроватью и взял с нее бутылку. Кисара почувствовала, что ей стало немного стыдно и унизительно от своей глупости, и даже оскорбилась – неужели он не понимает, какая она неумелая? Она полезла в тумбочку, а немец зажал бутылку под мышкой и стал ходить из угла в угол, сильно жестикулируя. Кисара поняла, что он не хочет тратить деньги на нее, но не решилась спорить с ним и молча легла. Через несколько минут немец лег рядом и тоже стал изображать спящего – прижав к груди бутылку, он закрыл глаза, уронив голову на грудь. Это было так трогательно, что Кисара уже не могла сдерживаться и стала напевать какую-то казавшуюся сейчас особенно трогательной мелодию – в голове у нее мелькали какие-то чрезвычайно щемящие и прекрасные строки: «Мне кажется, что на моих руках и ногах столько крови, что невозможно найти их границу». После песни немец проснулся, открыл глаза, улыбнулся, и Кисара вспомнила, что по вечерам ему положено играть на каком-то монструозном музыкальном инструменте, и надо отнести ему бутылку с кокаином. Подумав, она положила в протянутую руку пластинку и осторожно потрясла ею за горлышко. Немец покосился на нее и, так ничего и не сказав, принялся за киску, одновременно укладывая на столик свои инструменты. Кисара без сил присела на место. Немец допил кокаин и стал играть что-то вроде индийского шансона. Постепенно во всем его облике появилась некоторая умиротворенность, и он заснул, посапывая во сне. Кисара тихонько встала и пошла в ванную. Умывшись, она быстро ополоснула лицо, почистила зубы и привела себя в порядок. В офисе все еще витал дух прошедшего вечера, и это уже не казалось Кисе такой уж привлекательной мыслью. Пора было возвращаться на работу. Она стала рыться в ящиках стола, отыскивая самое маленькое зеркальце, и вдруг увидела на своем столе целлофановый пакетик с письмом. В нем был тонкий лист бумаги, исписанный аккуратным женским почерком. Кисара нагнулась за ним, но листочка у нее уже не было. На ее рабочем столе лежала книжка Эвелин Ливайн «Небесный чай». Кисара бережно положила ее на место. Открыв только что открытые ящики, она убедилась, что упаковка от жвачки и даже носовой платок не тронуты, и глубоко вздохнула.