Ярослав Полетаев - Три миллиметра

Лейтенант Бабенко был высоким, худощавым офицером двадцати восьми лет, но выглядел он гораздо старше, редко кто давал ему меньше сорока. Его когда-то пышные рыжие волосы ему очень шли, но теперь он почти полностью облысел. Обыкновенно с щетиной, раскрасневшимися глазами, волчьим оскалом, он производил впечатление обозлённого на судьбу и глубоко несчастного человека. Голос его был низким, сиплым, а речи всегда пресыщены руганью.

– Вы меня послушайте, что я скажу, – говорил он как-то в первые дни перед строем – вот вы думаете, приехали сюда зря, армия – «залупа», целый год здесь напрягаться. Но я вас уверяю, пройдут год, два, пять, десять, и вы многое забудете… Забудете, как в молодости первый раз по лицу получили, как первый раз нажрались, как первый раз девку «мацали»… Всё это уйдёт, и не вспомните. А вот армию, как вы тут «дрочились» – никогда не забудете! Будете помнить до старости. И всех, кто с вами был, тоже будете всю жизнь помнить. И друзей здесь найдёте на всю жизнь, и ещё станете скучать по этому времени. Я вам говорю это, потому что у самого так было!

В отношении к солдатам Бабенко всегда был строг и требователен, в особенности к своему взводу; он неустанно повторял заученные истины, которые им следует усвоить, и даже порой пытался обучать их военным предметам. Как-то раз он приказал вытащить из кладовой танковый прицел, рассадил роту на проходе и стал увлечённо объяснять назначение кнопок и механизмов прицела. Его обступили, внимательно слушая и засыпая вопросами. К сожалению Михаила и остальных, наконец хотя немного посвященных в доселе неизведанный мир танковой науки и потому действительно заинтересовавшихся уроком, Бабенко вскоре перешёл от танков к армейским философско-бытовым вопросам, которые всему предпочитал. К ещё большему сожалению курсантов то занятие оказалось всего лишь стихийным порывом устремлений старого лейтенанта и стало едва ли не первым и последним в своём роде.

По возвращении в роту после пробежки новобранцы спешили заправить койки, умыться и приготовиться к завтраку. В таких случаях в небольшой солдатский туалет набивалась вся рота – девяносто человек, стараясь успеть умыться и почистить зубы. На всех здесь назначалось двадцать умывальников, из которых работало обыкновенно не более половины. Это создавало настоящую свалку и неразбериху: бойцы расталкивали друг друга, пробиваясь к рабочему крану, чтобы зачерпнуть немного воды в ладони. Очень скоро так Родионов и ещё многие другие солдаты стали просыпаться за час до подъёма и шли умываться, бриться, подшиваться, а затем спокойно досыпали своё, уже не заботясь ни о чём.

В семь утра рота обыкновенно уже стояла возле столовой. На завтрак отводилось полчаса, но этого не хватало, потому что всегда здесь выстраивалась длинная очередь из подразделений. Для солдат это место стало неким подобием курилки, когда они ненадолго предоставлялись самим себе.

– Есть только две вещи у солдата, которые ему принадлежат в действительности – это его сон и обед! Помните это, ребята, – делился рассуждениями Шариков.

– Шарик, ты чего нас вообще учишь, сам-то неделю в армии! – смеялись все кругом.

Первые ряды подразделений перед столовой обыкновенно стояли спокойно и тихо, потому как дежурный по полку находился тут же, но дальше в глубине строя уже не было никакой видимой дисциплины. Разговоры здесь, не превышая допустимого уровня шума, не прекращались и велись между курсантами разных взводов, рот, даже полков. Здесь происходила всевозможная торговля, бартер, заключались соглашения, заводились знакомства и распространялись слухи. Родионов, как и все прочие, использовал эту возможность расслабиться и почувствовать, будто бы он, как и прежде, простой парень, болтающий на улице с друзьями. Как бы там ни было, а его влечение к военному делу всё более ослабевало с очередным скучным днём, и, прежде настроенный на строгое соблюдение всех правил и устава, он всё чаще находил удовольствие в простых солдатских дурачествах.

Наконец из столовой выходило подразделение и становилось в стороне, дежурный по полку, поглядывая за дисциплиной, делая замечания разнузданным солдатам и их начальникам, командовал входить следующей роте, и тогда его голос звучал как музыка для проголодавшихся новобранцев. Снимая на ходу мокрые от пота и грязные кепки, курсанты с радостью устремлялись в столовую, в то самое место, где ещё какие-то минуты были только их, и больше ничьими. Радость эта, однако, довольно быстро исчезала, поскольку пища там едва ли была вкусной, хотя так и могло иногда казаться, и, разумеется, она была вовсе не такой, какой ей полагается быть по всяческим установленным нормам.