Ирина Кошман - День, когда цвел делоникс

Вы когда-нибудь были свидетелем собственной смерти? Нет? Я был. Я и сейчас наблюдаю это. Я вижу, как мое тело опускают в безымянную могилу. Мне всё простили, ведь я создал мечту. А потом уничтожил ее. Говорят, самое благородное, что можно совершить для своих любимых, – это убить их. Тогда мы живем в самом милосердном из миров.

Я вижу, как моя сестра оплакивает меня и собирает вещи. Но я же здесь. Я рядом. И всё-таки мы далеки друг от друга.

Хочу прояснить кое-что: меня никогда и не было. Я умер в тот самый день и час, когда появился на свет. Звучит, наверное, невероятно. Хотя я не знаю, что у вас, у потомков, будет считаться вероятным. Возможно, война, которую мы ведем сейчас за собственные души, никогда и не будет выиграна. Об этом мне снились кошмары. Просыпался в холодном поту и захлебывался собственным ужасом. Какое, должно быть, печальное зрелище. Я омерзителен, потому что осознаю, что ничего не могу сделать в одиночку. Но это мой шанс. Точнее, шанс для тех, кто будет просыпаться завтра. И не от кошмаров. А от солнечного света, бьющего в окно, продирающегося сквозь плотные завесы невежества, страха и одиночества.

Хочу, чтоб вы знали: я здесь. Я, значит, я. И никакого другого не существует. И никогда не существовало. И я живой. То, что они похоронили, называется Дубликат. Вот еще, что я вам скажу: они больше не понимают, где настоящие люди, а где всего лишь копии. Так мы и живем. Но я хочу быть тем, что отнял у меня мой Дубликат. Я хочу быть настоящим. Пусть катится ко всем чертям! Не хочу быть невидимкой. Хочу чувствовать боль и отчаяние. Хочу любить и плакать. Хочу значить что-то. Я хочу кричать так, чтобы звук моего голоса прошибал до дрожи, чтобы он разбивал стекла, чтобы звенел металл.

Но иногда я сомневаюсь в том, правильный ли путь я выбрал. Возможно, все они правы, и я просто ненормальный. Может быть, я страдаю нездоровым эгоцентризмом (такой диагноз существует?). Я, быть может, просто придумал себе все свои желания? Может, я вообще сейчас сижу в соседней палате с каким-нибудь Наполеоном или Сталиным? Хотелось бы верить, что это не так. Почему? Ведь быть сумасшедшим не так уж и плохо. Он, по крайней мере, живет в своем мире. Венец творения. Но я не хочу оказаться им, потому что искренне верю, что уничтожил свой Дубликат. Его больше нет. Нет того, чем я никогда и не был. Моя жизнь, конечно же, никоим образом не изменилась. Да и какая жизнь? Говорю же вам, я умер для этого мира. Ткни в меня иглу – и пойдет кровь. Ткни иглу в Дубликат – и не произойдет ничего. Ведь это я из плоти и крови, а он – всего лишь программа. Моя точная копия внешне. Но не внутренне.

Я бы точно мог вам сказать, что именно делает меня человеком. Плоть и кости, а еще самосознание. В психологии я не силен. Но мне кажется, конечно, чушь всё это про душу. Я имею в виду то, что раньше считалось, будто у человека есть душа. У него одного. Нет. Думаю, человек и есть душа. И у нее есть оболочка. Поэтому, сдается мне, у души есть человек. Но все это лирика, которая не стоит и выеденного яйца. По крайней мере, сегодня. В настоящий момент. Потому что у человека есть Дубликат. Ему не нужно больше стараться быть честным, справедливым и искренним. Не нужно теперь, выходя из дома, натягивать на себя маску прекрасного. Теперь человек может быть самим собой. За спиной своего двойника. Ему теперь вообще говорить не обязательно. Можно даже не здороваться.

Они думают, что подлинный я умер. Вот вам история моей подлинной жизни.

Я помню свою сестренку. Светловолосую и кудрявую. Она была младше меня на два года. И она была едва ли ни единственным моим другом. Видите ли, дети в этом мире не слишком тесно контактируют. Отсутствие близких отношений помогает им не иметь лишних желаний. Но у меня был друг. И разделить нас не могли. Хоть на наших родителей смотрели искоса: иметь два ребенка с такой маленькой разницей в возрасте не в почете. Такие дети слишком сильно привыкают друг к другу, начинают осознавать себя как личности, перестают скрывать свою индивидуальность.

Ло стремительно вырвалась из утробы матери, словно бы говоря: «Эй! Хватит меня здесь держать! Я хочу на свет!» И хоть это доставило маме много неприятных ощущений, момент был торжественным и долгожданным. Она была чистенькая и белая, словно фарфоровая кукла. Так рассказывала мать. И почти никогда не кричала. Взгляд ее был наполнен какой-то необъяснимой мудростью. Обо мне так не говорили.

И всё же мне повезло: у меня была сестра. Ее звали Лариса, но я просто сокращал ее имя до Ло. Она была моей Ло. Я защищал ее, охранял. Она была моим маленьким ангелом.