Людмила Шевцова - Карцинома

– Я рад, что вам понравился. А вы что, Александр Михайлович, за границей бывали?

– Да откуда! – Шурик безнадежно махнул рукой. – Я и на море-то ни разу не был. Просто, я так думаю. И в этом деле, уверяю вас, неплохо разбираюсь. Говорят, ну, те, кто пробовал мои настойки, у меня редкий талант. До тридцати рецептов домашнего коньяка знаю. Сам изобрел. Еще никто не жаловался. Если вам в этом деле совет или помощь нужна, с легкой душой выручу.

– Ладно, – улыбнулся доктор, – буду иметь в виду. Вот вы меня тут упрекали за бардак в больнице. И что ваша жизнь не сахар. Наверное, думаете, что моя краше? Да нисколько! – Палычу хотелось как-то поддержать своего незадачливого пациента. – Только я в другом измерении кувыркаюсь. Знаете, бывают дни – белым кипятком все внутри кипит, а сделать ничего не могу! А вам спасибо, что не постеснялись правду в глаза высказать. Ценю!

– Водится за мной такой грех, доктор. Поспорить люблю, – встрепенулся Шурик, оценив похвалу по-своему. – Правду-матку режу прям в глаза. Нет бы стерпеть, да промолчать. А у меня – будто бес внутри сидит и подначивает, и подначивает, зараза. Возьму и ляпну, все, как оно есть! Не раз за это морду-то чистили. И друзья, и соседи. Ну, так кому ж понравится, правда-то?! Понятное дело, никому. Признаюсь, сам-то я правду, ну, касательно себя, не очень уважаю. Как и вы, наверное?

– Не очень, врать не буду, касательно себя, – не без иронии заметил Палыч.

– Вот жена, бывало, выскажет мне, – продолжил Шурик, – нутром чувствую, за ней правда, но обида верх берет! И обязательно на рожон полезу. Так что хреновый из меня праведник! А с другой стороны, не хотелось бы вот так копыта откидывать. Это я ради красного словца загнул, что мне все едино. Хорошо, если б ваша циркона или, как там ее, по-научному, потерпела б немного. Сколько мне там, по вашим раскладам, осталось?! Я понял так, что болезнь моя, как ее, будь она неладна, не лечится? Так что жги, Палыч, всю правду как на духу. Я выдюжу! И не то терпел, – Шурик с надеждой посмотрел на доктора.

– Правду, говоришь? Молодец! – усмехнулся Палыч. – Вот так и надо встречать неприятности в жизни. А сколько отпущено – это не ко мне. Я таких прогнозов не делаю. Этим вопросом Всевышний занимается. За это и выпьем, чтоб повременил немного.

Они молча выпили и доктора потянуло на откровенность. Раньше он никогда не позволял себе таких вольностей с пациентами. Но почему сейчас? С этим мужичком? Он не мог себе объяснить. Шурик ему нравился. Была в нем какая-то простота, и житейская мудрость, и тоскливая неприкаянность. Возможно, он и сам устал, ведь практически третьи сутки не выходил из больницы, понимая всю несправедливость жизни. Он понимал и крик души своего пациента. И ему тоже захотелось расслабиться.

– Должен вам признаться, – разоткровенничался доктор, – что квоту вы быстро не получите. Я знаю реальную ситуацию в департаменте здравоохранения: на этот год лимит исчерпан, что будет в следующем – никто не знает. Денег нет, медперсонал сокращают. Это у них называется «…оптимизация с целью совершенствования». До сих пор не понимаю! – Палыч в сердцах стукнул кулаком по столу. – Какой идиот придумал эту оптимизацию?! Что это такое?! Только услышу это слово – вздрагиваю: значит, жди беды. И пожалуйста! Она тут как тут! Медпункты ликвидировали, отделения позакрывали, в палаты больных натолкали как сельдей в бочке. Зачем?! Не понимаю. Вон докторов наплодили, а толку!? Скажу откровенно, скоро лечить будет некому. Какая там латынь! Ко мне стажеров присылают, так они даже простой анализ расшифровать не могут. Вот и доверь такому скальпель.

– Понимаю. Не на Луне живу, – прервал тягостное молчание Шурик.

Ему льстила откровенность доктора, и он проникся к нему глубочайшим уважением. К тому же он не мог припомнить, когда последний раз, вот так запросто сидел с таким важным человеком. И ему вдруг захотелось рассказать Палычу, что он не всегда был ханыгой и алкашом. Ему захотелось, пусть ненадолго, но встать на одну ступеньку с доктором. Шурик не смог отказал себе в этом удовольствии. Неожиданно для него самого высокая нота благородства вдруг выперла на передний план его огрубевших чувств, и будто невзначай, заглянул он в замочную скважину своего прошлого, накрепко запертого и стертого алкоголем, и что-то светлое зашевелилось в его заскорузлой душе. А тут еще и коньячок подвигнул его на высокий штиль, и поперло вдохновение, набрало силу и пустилось в галоп.

– Понимаю, я хоть и чернь, но благородство тоже имею! – Шурик встал, приосанился и даже ликом просветлел. – И смею заметить, кое в чем все же кумекаю! Вот видите эти руки? – он протянул обалдевшему доктору свои ладони и пошевелил пальцами прямо перед его носом. – Во всей области, да чего там, во всей стране таких, как у меня, не сыщите. Любой вам скажет: «У Шурика золотые руки!». Я могу, образно говоря, блоху подковать. Не верите?! У меня только одних грамот за ударный труд полдюжины. И лента из шелкового кумача золотом вышита: – «Лучшему токарю области», – высокопарно, с чувством собственного достоинства произнес Шурик. – Помню, когда с лентой домой пришел, жена мне высказала: «Лучше б кусок мяса дали, вместо этой красной тряпки!». Мясо тогда по талонам было! Время голодное. Вы-то вряд ли помните? Очередь с пяти утра занимали. Но я тогда смертельно обиделся. И крепко напился, от досады и непонимания. Могла б кумач-то и оценить. Все ж таки, элемент советской честной конкуренции! А она вместо этого нанесла мне смертельный удар, можно сказать, под самый дых! С тех пор с женой как-то все и разладилось.