Дмитрий Гаврилов - Американские горки. Рассказы и повести

Источником средств для столь роскошного приобретения стала хвалёная Никиткина бережливость. Да и без особой экономии скупать металлический лом при разумном подходе всегда сулило барыши.

Кстати, машину Ермолаев-младший тоже купил. Большую, как СССР. Иностранную, как нижнее бельё любовницы. И красную, как бесстыжие зенки алкаша. С двигателем внутреннего сгорания рабочим объёмом две целых пять десятых литра потребляло авто дорогущий высокооктановый бензин, зато ускорялось стремительно и смотрелось особенно привлекательно на литых дисках. За колёса и пакет для ухабов и грязи пришлось уплатить дополнительно. Цена кусалась, конечно, но ведь круто ж стало, мать его! Э-эх!! Посторонись, канальи!!!

Как-то мчался Никитка на своей «ласточке» и подвёз голосовавшую у обочины женщину редчайшей красоты и обаяния. Потом ещё донёс до входной двери дамочки увесистую корзину грибов, помог скинуть плащ-палатку, из стратегических соображений отказался от вежливо предложенного пятиминутного чаепития, но с прицелом на будущее выклянчил номер мобильного, по которому принялся регулярно названивать.

Кассиопея Игоревна Бирюлёва-Ясенева, а именно так представительно величали Никиткину избранницу по паспорту, имела царские манеры, лебяжью стать и основательную респектабельность сотрудницы центральной детской библиотеки, норовящую отхлестать по наглым розовым щёчкам злостного должника-пятиклассника его же читательским формуляром. Этим набором качеств она выгодно отличалась от всех предыдущих пассий нашего героя. Было даме на момент их с Никитой Тимофеевичем знакомства лет эдак сорок с хвостиком. Холостяк плевал на это с высокой колокольни, памятуя, как в тоске и полном одиночестве отметил намедни тридцать восьмую годовщину пребывания в нынешнем телесном воплощении.

Короче, втюрился Никитка по уши, потонул в грёзах, поплыл, словно боксёр перед глубоким нокаутом. Да так сильно, что принялся спускать на новую знакомую оставшиеся от крупных покупок незначительные накопления. Он регулярно дарил женщине полевые цветы. Не терпя возражений, приглашал по выходным на утренние сеансы в кино. Угощал самодельными сухариками с пивом из пластиковых бутылей и без удержу водил в парк на общедоступные муниципальные качели, благоразумно обходя стороной не самые безопасные коммерческие аттракционы. В общем, кутил и был щедр до безумия.

Так прошли три недели ухаживаний. Никитка давно изголодался по ласкам самого примитивного свойства, а возлюбленной – всё нипочём: в лобик кавалера чмокнет, трепетно дрожащую длань его с задницы своей округлой, жаром пышущей уберёт, намятую грудь аккуратную в лиф обратно заправит, смутится, носопыркой задёргает, глазки карие закатит, локон каштановый на тонкий пальчик намотает и… Чао, бамбино, сорри!

Никитке всё чаще стало приходить в голову, что пора бы положить этой пытке конец, и он, отбросив стеснительность, решился. Без обиняков, но предельно тактично Ермолаев намекнул избраннице на логическое продолжение отношений:

– Кассиопея, рыба моя, как ты полагаешь, не пора ли нам сойтись поближе? – нотки детской наивности в речах неудовлетворённого воздыхателя, видимо, должны были свидетельствовать о чистоте его помыслов. – А то уже по лбу д о лбит так, что м о чи нет никакой, право слово!

– Никитушка, свет мой солнышко! – ответствовала ему по-старомодному зазноба. – Соколик ты мой грешненький! Коли рёбрышком таким вопросик ставишь, знать, взаправду, засвербело тебе аки кролику.

– Во-во, именно, ушастому такому кролику! – приставил к голове ладошки Никита Тимофеевич. Потом мгновенно опустил руки вниз и, дабы ещё сильнее подчеркнуть охватившее его отчаяние, укоризненно вывалил из спортивных штанов своё обезумевшее от длительного простоя хозяйство. – Подивись… Вот ведь рефлексы окаянные!

– О’кей! В смысле, ладушки!! Быть по-твоему!!! – согласилась Бирюлёва-Ясенева, взяла с полки стакан, подошла к крану, налила воды. – Охлади пока милёнка своего непокорного. Суй в стаканчик, суй. Вот так, ага. Да не теребунькай ты его! Слушай меня лучше и не перебивай!

– Б-р-р-р! Ледяная, будто колодезная, – поёжился Никитка. – Озябну.

– Не бойся, не застудишь. А водица – артезианская. Глубина скважины – триста двенадцать метров, – педантично уточнила Кассиопея Игоревна, укуталась в плед и, дабы, поддавшись искушению, не начудить прямо тут чего развратного, а потом под образами не замаливать, на всякий случай отвернулась к окну. Во дворе, свят-свят, у мусорных баков совокуплялись дворняги. – Тьфу! Паскудство сплошное! Так вот… На версте двадцать третьей по шоссе стремительному владею я теремом чудесным со всеми бытовыми премудростями. От муженька покойного, сказочника, достался. Он там за гонорары щедрые образы литературные создавал для детей и юношества, а я редактировала. Отсюда и привычка моя гадская строить фразы вот так, по-дебильному. Хочу пригласить тебя на шабаш загородный в день недели седьмой в минут сорок пять часа, следующего за одиннадцатью. На воздухе свежем и колд ы рится слаще, и л ю бится чаще. Как тебе мысль моя? Разумная?