Рина Гонсалес Гальего: Город на холме

– Я сама.

Сама она. Скромные мы нынче. Господи, ну чего же я такой злой с утра пораньше? Это нормально, когда девочка не хочет, чтобы старший брат помогал ей одеваться. Даже если эта девочка очень плохо видит.

Сейчас я еще поумнел и стал худо-бедно похож на нормального человека. Четыре года назад, когда я сбежал отсюда, я был так ослеплен ненавистью, что вообще ничего не замечал. Даже не подумал, что оставляю на произвол судьбы больных брата и сестру. Конечно, теперь я могу помогать им лучше, чем мог бы, кабы остался. Слава богу, они дождались моего возвращения из армии. А могли бы и не дождаться, особенно Моше-Довид.

Первые шестнадцать лет я прожил в пространстве, замкнутом несколькими улицами в Старом городе Иерусалима. Одна синагога, вмещающая в себя всю общину, несколько коллелей [3] Небольшое высшее талмудическое учебное заведение типа йешивы, предназначенное (в отличие от обычных йешив) для женатых учащихся. , две школы для мальчиков, две школы для девочек. Несколько десятков лавочек. Запрет на разговоры с любыми людьми не из общины, даже с другими харедим [4] Обобщающее название различных ультраортодоксальных еврейских религиозных общин и членов этих общин в Израиле и вне его. Букв. «трепещущие» (перед Богом). . Мы единственные евреи, верные Торе. Остальные погрязли в грехах. Мы не имеем ничего общего с этим развратным обществом и с этим богохульным государством, и его законы не имеют к нам никакого отношения.

Для нас был другой закон – ирас хашамаим , страх перед Небом. Страх и чувство вины внушались всем детям, с тех пор как ребенок начинал хоть что-то понимать. С тех пор как я себя помню, я всегда был в чем-нибудь виноват. Нерадиво учишься, плохо молишься, потянулся за сладким за праздничным столом, приделал к сапожной щетке батарейку и пустил в классе гулять по полу. Ребе расскажет отцу, отец будет кричать, Всевышний накажет. В какой-то момент меня переклинило, я просто устал бояться. Какой смысл, если наказание все равно придет?

Избавившись от страха перед наказанием, я ощутил себя вправе задавать вопросы, которые мальчику из семьи харедим задавать не по чину. Разве наши цари и пророки одевались как в Польше и разговаривали как в Германии? Почему мама всегда либо беременна, либо кормит и все время болеет? Почему нельзя задать вопрос без того, чтобы тебя тут же не обвинили в безбожии и непочтении к старшим? Несколько лет я был в классе абсолютным вожаком, но и этого к бар-мицве [5] Букв. «сын заповеди» ( ивр. ). Термин, применяющийся в иудаизме для описания достижения еврейским мальчиком религиозного совершеннолетия. лишился. Они выбрали себе нового лидера, который, в отличие от меня, волок в Талмуде с комментариями. Я даже не расстроился, мне никогда не была нужна власть ради власти. Пока мне было удобно – был вожаком. Когда это превратилось в сплошную головную боль – стал одиночкой. Вот только бараном в стаде я не буду никогда.

Я начал убегать с уроков, тайком ходить в городскую библиотеку. Осваивал компьютер, разговорный иврит и читал, читал, читал. Библиотекарша, гверет [6] Госпожа. Моргенталер, была очень добра ко мне и подсовывала книжки, которые не имела возможности читать своим внукам. Ее сын с женой жили далеко. Одна книжка мне особенно понравилась, я зачитал ее просто до дыр. Там рассказывалось про двух братьев, и младший кашлял по ночам. Точно так, как было описано в книжке, я вставал по ночам к Моше-Довиду и грел ему молоко. И пересказывал все, что успел прочитать. Он, всю жизнь проживший среди иерусалимских каменных стен, с удовольствием слушал про зеленые долины и засыпал. После одной такой ночи, благодаря гверет Моргенталер за очередную книжку, я впервые посмотрел ей в глаза. Значит, все-таки можно смотреть на женщину и испытывать нормальные человеческие чувства – привязанность и благодарность.

Разумеется, мое вольнодумство не осталось без внимания. Старшие братья отходили меня велосипедными цепями так, что я три дня не мог встать. У них обоих намечалось сватовство, и больше всего они боялись, что все провалится из-за моих выкрутасов. Теперь уже Моше-Довид вставал ко мне по ночам. Тогда семилетний, он был добрее и умнее всех нас. Он гладил меня маленькой влажной рукой, и сквозь кашель до меня доносились немыслимые слова: «Тебе надо уходить, в следующий раз ты уже не встанешь никогда». Вскоре после этого я сбежал, трусливо бросив младшего брата. Никогда себе не прощу.