Костя Пекинец - Малолетка

Подобно мальчишкам, которые, кашляя, втягивают сигаретный дым и давятся, чтобы доказать своему окружению и рассказать всему миру – смотрите, я повзрослел! – мы начали жадно поглощать все, что могло нас выделить.

Первый привод в милицию был подобен священному ритуалу. Снимаешь шнурки и ремень (чтобы не повесился в камере), у тебя «откатывают» пальчики. Причем это происходило почти каждый последующий раз. Как будто в милиции платили за каждую копию.

«Гражданин начальник!., (для тех, кто поборзее, просто „начальник“) Отпусти в туалет!»

На самом деле из груди рвалось: «Отпусти к маме!»

Но никто не показывал свою слабость. Там, в камере все хорохорились. Там мы знали, что через несколько часов нас отпустят. Этот ритуал стал обычным и потерял свой шарм. Мы знали милиционеров в лицо. Будь они в штатском, мы быстро вычисляли их, как охотник добычу. Мы стали чувствовать друг друга. Их видно по походке, по осанке, по взгляду.

Да от них пахло ментами. Только почувствовав этот запах на интуитивном уровне, мы выходили из автобуса, иногда успевая прихватить чей-то лопатник.

Новая жизнь и новая гонка. Одноклассникам я уже все доказал и смысла ходить в школу больше не видел. Теперь появилась новая среда обитания, и там – своя карьерная лестница со своими кастами.

Домушник – хорошо, но форточник лучше. Хотя благороднее всех щипач-карманник. Чтобы стать щипачом, нужна особая смелость, причем смелость большая, чем просто дернуть сумку или раздеть студента.

Чтобы коснуться кармана, нужно вступить почти в интимную связь, и ни один хороший кошелек не подпустит тебя близко, если ты вонючая босота.

Поэтому эти ребята в хороших пиджаках, красиво подстриженные, с пакетом наперевес, стоявшие в очереди в кассы кинотеатра «Гигант», ни у кого не вызывали сомнений. Мы же стояли вдали и наблюдали. Даже зная все их ходы, зачастую так и не могли понять, в какой именно момент жертва лишилась кошелька. Одно точно помню – это важно было сделать уже после покупки билета, чтобы человек не спохватился на кассе.

Из всех магнитол мелодично и сладко нам рассказывали про тюремную жизнь Михаил Круг и Сергей Наговицын.

Благодаря этим мелодиям блатной романтики каждый в нашей стране был готов, готов к тюрьме, готов к зоне. Как ваххабиты обещали террористам-смертникам рай, полный девственниц, так и нам было обещано, что братва нас не забудет и «грев» придет на зону, когда мы на ней окажемся. И не вопрос, окажемся. Вопрос лишь в том – когда.

Мне исполнилось четырнадцать лет. Я получил паспорт, а значит, и право на путевку в жизнь по ту сторону забора.

Приводы в милицию и выходные в КПЗ (камера предварительного заключения) стали обычным делом. Это уже не пугало. Наоборот, ты ко всему привыкаешь, но каждый раз по возвращении на район тебя встречали так, будто награждали новым орденом.

К тому времени мои старшие друзья уже сидели. Видимо, мне стало скучно без них. В 1998 году, дважды судимый по 158-й статье, я получил срок: три года колонии общего режима.

Из уже привычного КПЗ меня привезли в СИЗО (следственный изолятор). Первая камера называлась транзитной, там собирались осужденные по разным статьям и разных возрастов.

Система была не отработана, и, по сути, я – мальчишка, мог оказаться в одной камере с убийцей или матерым уголовником.

Так и произошло. Как только я зашел в камеру, меня подозвал парень и сказал, что со мной кто-то хочет поговорить; он указал на дырку в стене, которая наискось уходила в камеру этажом выше. Это была «кабура» – Telegram того времени.

Тем, кто давно сидит, очень интересно поговорить со «свежей кровью». Узнать, что происходит на воле.

Мне же было странно говорить по душам с тем, кого я никогда не видел и не увижу. Голос из бездны меня успокаивал и говорил, чтобы я не переживал. Но от этого я еще больше напрягался и думал. А о чем я не должен переживать? Неужели легенды шансона мне что-то не рассказали?

В транзитной камере я просидел несколько часов. После этого меня перевели в отстойник – еще одну камеру, совсем пустую, с решеткой на окне без стекол. Был конец октября. Было очень холодно. Я стоял, будто на улице, и не мог сесть на нары из леденящего металла. Самое сложное во всей этой ситуации – непонимание, что будет дальше и когда это произойдет. Тот, кто переводит тебя в камеру, ничего не объясняет. Вообще не разговаривает с тобой.

Я остался один со своими мыслями. И только там, смотря сквозь решетку на окна дома напротив, я понял, что это уже не милиция и мама за мной не придет. Будто пелена слетела с глаз. И я заплакал.