Олег Селютов - Сатурналии эры стабильности

Баллы, баллы… Вечно приходится думать об этих чертовых баллах. Их хватает только на повседневную жизнь, на движение по накатанной задолго до него, Айвена, колее. Мать вздыхает и говорит осторожно, что, может быть, нужно чуть больше работать, пока молодой. Пока есть здоровье и силы. Брать дальние рейсы и вообще, мол, к чему-то стремиться. А зачем стремиться? Как ни крутись, будет то же самое. Водителем быть не перестанешь, это в крови. Лишняя двадцатка на балансе уйдет на ремонт драндулета и «нескучный газ» по выходным.

«Ты должен жениться», – настойчиво говорит мать, в этой теме она чувствует себя куда более уверенно. «Найди себе девушку, – повторяет мать раз за разом, – любовь может горы свернуть. А будет у тебя семья, дети – так сам захочешь большего». Ну, кивнешь согласно, а сам думаешь – ну вот зачем мне какие-то горы сворачивать? И что значит должен? Кому? Да и девушки… Жениться для этого дела необязательно, даже наоборот. Но маме, конечно, так не скажешь. Не поймет.

Айвен хмыкнул и покачал головой.

Ровная дорога была пуста до самого горизонта. Айвен бросил взгляд в зеркало заднего вида – далеко позади шла еще одна фура. Айвен отсюда не видел, кто, только точно это свой. Может быть, Чандр. Он тоже много лет гоняет свой грузовик в Москву и обратно. Или Курцхалия. Айвен представил себе лицо Натана Курцхалия – прядки темных волос, облепившие узкий покатый лоб, и капелька пота на кончике длинного мясистого носа. Натан хвастал, что знает своих предков до самого Железного века, да только кто ж его слушает. Опять сочиняет, как пить дать. За ним не заржавеет.

Почему-то вдруг вспомнился отец. Папа как-то давно говорил Айвену, что он немец. И он, Айвен, получается, тоже немец. По крайней мере, наполовину.

– А что это такое? – не понял Айвен.

Отец помедлил, будто не особенно желая продолжать разговор на эту тему, но все-таки ответил:

– Это народ такой, сын. Раньше не было каст, а были разные народы: немцы, французы, русские… Евреи.

– Как наши касты? – Айвен стоял рядом и ждал, когда отец закончит чинить его велосипед.

– Ну, не совсем… К примеру, сейчас мы все в Государстве говорим на одном языке, а раньше у каждого народа был свой собственный язык. И даже свое государство.

– Правда? – с недоверием улыбнулся Айвен. – Как же они друг друга понимали? Ну, народы эти?

– Как? Ну, им приходилось изучать чужие языки.

– А у немцев трудный был язык?

– Я не знаю, сын. Мы давно забыли этот язык. Вроде как общего на все хватает.

– Жаль, – подумав, сказал Айвен.

Отец пожал плечами и надел цепь на звездочку. Крутанул рукой педаль. Механизм зажужжал, как потревоженное насекомое.

– Забирай свой транспорт! Иди, покатайся часок и домой, скоро обедать будем…

Айвен поднял велосипед, но почему-то не спешил уходить. Переминался рядом, теребя серебристый рычажок звонка. Хромирование местами облезло от пальцев и случайных ударов. Отец вопросительно поглядел на Айвена.

– Папа…

– Да, сын?

– А мать – кто она?

– Мать? – переспросил отец и потер переносицу. – Я не знаю. Я никогда не спрашивал ее об этом. Да и какая разница, Айвен? Ведь в наше время это уже ничего не значит. Ерунда это, забудь…

Айвен тогда молча поднял и укатил свой велосипед, а отец остался сидеть на крыльце, будто задумавшись о чем-то. Айвен до сих пор помнит, как оно все было. Как фото – невысокое бетонное крыльцо в три ступеньки, белая стена дома, на которой шевелится сложная резная тень от пыльного куста сирени, и отец на крыльце. Тогда еще не старый, седина только-только начала пробиваться, и большие загорелые руки, покрытые золотистыми волосками, лежат на вытертых коленях.

Интересная штука – память. Отец умер несколько лет назад. Да-да, четыре года прошло. Помнится, была поздняя осень. Это плохо, когда люди умирают зимой или осенью. Все как-то уныло, бесприютно.

«Рак поджелудочной железы, – сказал доктор. – Метастазы. Что ж теперь поделаешь? Возьмите себя в руки, держитесь». При этом отец долго, упорно лечился, но… Да и как упорно, по возможностям. Все уперлось в социальный статус и проклятые баллы. И ничего нельзя было сделать, ничего.

Мать день-деньской бегала по разным инстанциям, а в оставшееся время заполняла бесконечные формы, близоруко щурясь в потрескавшийся экран своего планшета. И Айвен тоже участвовал, если требовалась помощь. Но ничего у них не вышло, сколько ни бились. Когда стало понятно, что конец неминуем, отец поджал губы и лично подписал заявление на эвтаназию.