Андрей Висмут - Дичь и блажь

Мне не хочется быть тем, кто высокомерно наезжает на тинейджеров со словами: «Я-то перебесился. Перерос. Переболел». Меня изводит старческий снобизм, хотя в нем мне под силу посоревноваться с умниками. А что я перерос? Я не могу взять и, как некоторые, упразднить свои подростковые стремления. Они были моими! Что-то за ними стояло, наверняка даже нечто большее, чем за нынешними житейскими делами, которые выполняются изо дня в день в авторежиме.

Нас выплюнуло на танцпол. Движуха была в самом разгаре. Басы фигарили так, что в мозгах вспыхивали электрические разряды. Биты то примагничивали тело к полу, то мелодично поднимали в воздух. Звуки распиливали нервные окончания. Мы придумывали свои придурочные движения и делали карикатурно-угрюмые рожи. Топтали ластами, по-пингвиньи размахивали руками. На нас смотрели как на психов. Кажется, в этом цирковом представлении мы превзошли себя. Из алкогольных эффектов оставался только забродивший запах, который надежно снимал с нас всякие подозрения.

Когда цвета вокруг стали щелочными, мы со Жманей делали то, что по-настоящему увлекало. Мы угорали! Он стал звездой треш-парада. Дремлющий в нем панк отринул всю претенциозность именитого художника. Он ползал по танцполу и хватал девчонок за ноги. Все смахивало на утренник в сумасшедшем доме. Свой снепбек я выменял на леопардовый женский кардиган. Новый лук поп-певца девяностых повысил мне рейтинг, но понизил подвижность. На ядреном дропе я резко вскинул руки, и ткань хрустнула в подмышках. Вот это настоящий дэнс-удар!

Мы взломали формат мероприятия. Диджею нравилась устроенная мистерия, видимо, поэтому музыка от трека к треку становилась все безобразнее. Утомившись, Жманя лег на спину и с юродивой улыбкой стал снимать все на камеру. Нестандартная операторская работа и художественный ракурс вдохновили школьниц на позерство. Из соседнего клуба мы бы вылетели уже ракетой – нас бы выпихнули пинком под зад без права на возвращение.

Первая школьная дискотека, классе в восьмом, открыла мне трансцендентный опыт. Поражало состояние, в котором ты несколько иначе распознаешь свое я. Стоит только оказаться внутри темного помещения с музыкой – и тебя привычного нет. Довольно доступный аналог медитации.

После танцев с Женей видения повели меня глубже. Когда клубы дыма наполняли танцпол, мне мерещились костры. Пламя облизывало обувь танцоров. Контуры тел врисовывались в иную реальность. Кто-то бил в барабаны. Кто-то раскачивал бедрами, закрыв глаза, и трясся. Я видел своих прабабушек и прадедушек, свой род – все они живые, молодые, здоровые. Я часть огромного счастливого племени.

Приходило понимание, что это всего лишь переживания, имеющие определенный смысл, но ими нельзя жить, как, скажем, нельзя жить художественным фильмом. За завесой есть нечто большее. За удовольствиями прощупывается иная реальность, в которую хочется впасть, вырвавшись из оков своего стареющего тела и границ разума. Стенка из эластичной упругой материи отделяет меня от недоступной студии, где идут съемки по другим сценариям. Я брал разбег и нырял в нее, пытаясь прорвать ткань. Чем больше я прикладывал сил, тем дальше меня отшвыривало, и почему-то всегда к людям, к толпам, которые одновременно ненавидят и вожделеют друг друга!

Что можно услышать в туалете клуба, кроме привычных звуков? Звон в ушах. Гул. Громкий противный хохот за дверью. А еще? Вопросы в своей голове! Почему-то там они звучат громче, чем обычно. Я обмазал мылом постер доктора и наклеил на одно из зеркал. Замкнутое пространство стало порталом в пугающую бесконечность. Увеличились расстояния между предметами. Гримасничали жидкие отражения, живущие в кафельных плитках. Пустота превращалась в жуткие образы. Все тонкие настройки были сбиты, и привычная внутриигровая механика не работала.

Корабль уносило в открытое море. Я бросал якоря – искал в воспоминаниях уверенность, но цепи рвались. Спрятался ото всех в вонючей кабинке. Из вентиляции выползали шершни, заводили свои алюминиевые крылья и летели жалить меня в голову. Кто-то лихорадочно закрутил дверную ручку. Мозг отекал ненавистью к окружающим. Моя мнительность отслаивала меня от племени, с которым я только что извивался в одном танце. Хотелось обнаружить преимущества, возвыситься и укорить всех присутствующих. Привычные комбинации клавиш на пульте управления не могли унять постоянный анализ.

Потом я несколько вечных минут отмачивал руки в горячей воде. Изображал, что поправляю прическу, а поправлял лицо, делая его приемлемым, чтобы находиться на людях. Ах, стать бы мне тегом, на стенке размазанным! Где же мой привычный, ничего не вбирающий в себя взгляд?