Анатолий Репецкий - Всему свое время

Казалось, что самое страшное с ним произошло тогда, в ноябре двадцатого, когда он покидал Севастополь, оставляя за спиной самое дорогое: жену, дочь, родных и знакомых. Оставлял все то, что должно было помещаться в одном едином слове Родина, и оно там помещалось, хотя это был целый мир! Но тогда он был не один. Рядом были тысячи, таких как он, и они ощущали плечи и дыхание, и даже казалось, стук сердец друг друга. А сейчас? Что же сейчас угнетает больше всего? Пожалуй, сознание полной беспомощности, в основе которой одиночество. Но полно! Одинок он пока только в этой камере, не в пустыню же его завтра поместят. Поэтому – прочь грустные мысли.

Днем его вместе с остальными вывели за два часа до обеденного времени; это уже начиналось мелкое издевательство, правда компенсированное в последнюю минуту четвертинкой хлеба и кружкой холодного чая. Тюремная машина тут же повезла их на вокзал. Заключенные в фургоне вели себя по-разному: одни безучастно смотрели в пол, другие, как и он, осматривались, изучая своих попутчиков, которые могли теперь остаться ими на очень долгий срок. Нашелся даже один активный, который подергал решетку на двери и даже попытался отодрать доски от пола. Эти действия тотчас же разбудили дремлющую где-то в самой глубине души крохотную искорку, безусловно живущую в каждом заключенном. Наверное, это мысль о побеге. Так уж человек устроен: в самые невероятно трудные моменты, вспыхивает и потихоньку разгорается огонек надежды на что-то хорошее там впереди, которое, правда не сразу, но обязательно с ним произойдет. И эта искра будет постоянно гореть в нем, хоть как-то согревая истерзанную душу.

Их долго везли поездом, затем они шли пешком, пока не оказались в небольшом лагере в двух километрах от какого-то крошечного городка. Лагерь назывался карантинным. Непонятно только насчет чего этот карантин. Заключенных проверят здесь настолько, чтобы исключить возможность заражения от них любой болячкой. Можно было подумать, что впереди их ждет престижный санаторий или дом отдыха, а не каторга. Кормили их скверно, но отсутствие муштры и обременительных работ делали жизнь в лагере сносной. Со временем они поняли, что находятся в месте, где их просто сортируют, скорее всего, по физическим признакам и в зависимости от срока предстоящей отсидки. Те два врача, которые находились в лагере, интересовались состоянием их организмов лишь в случае заболевания, и то только серьезного. Медикаментов, кроме нашатыря, хины и йода никаких; правда были еще сода для желудка и карболка при кожных неприятностях, а комары, клопы и прочая кусачая нечисть водилась здесь в изобилии. Время от времени приезжает крытый фургон и увозит десяток полтора заключенных в неизвестном направлении, а на их место прибывают новые.

Первым человеком, с которым сошелся Макаров еще по дороге к лагерю, был ротмистр Сергей Оболенцев, уроженец Тульской губернии. Познакомились они еще в поезде: « а я ведь твой земляк, Володя, – сообщил ему высокий широкоплечий мужчина. Мой дед переселился в Крым еще в 1863, когда остались там пустыми деревни после Крымской войны. И отец родился в Ак-Мечети,* но в Тулу его вернули вместе с дедом, потомственным оружейником. Так что я тульчанин и крымчанин одновременно, кто тебе больше по душе, того и выбирай». У Оболенцева роскошная светлая шевелюра, волнистые волосы опускаются до самых плеч. «Как мне удалось, что не остригли? О! я тебе потом расскажу, это очень занятно. – Его голубые глаза смотрят на собеседника с веселой приветливостью, чем располагают к себе исключительно быстро. В Марокко он попал еще в двадцатом, но не через Крым и Галлиполи, как Макаров, а через Одессу, будучи офицером русской Добровольческой армии генерала Деникина.

– Большевики наступали вовсю, и мы с трудом сдерживали их натиск. Нам было невдомек, что белогвардейские части отступили в город, а мы упорно удерживали подступы к нему. Лучше бы мы этого не делали, ведь наши из Одессы отправились на Дон, о чем мы не знали. Рядом с нами были французы, и мы считали – раз союзники рядом, значит все в порядке. В середине марта красные нажали так, что нам пришлось отступить. По дороге мы догнали французов и с ними вошли в город, где наших уже не было ни одного человека. Союзники спешно грузились на свои суда, и мы обратились к ним с просьбой захватить и нас с собой; дождаться прихода большевиков нам совершенно не хотелось. И у нас к ним была одна-единственная оговорка: непременно доставить нас на Дон, туда, где сейчас шли бои. Но в ответ мы получили встречное предложение: вступить волонтерами в их армию, ведь все равно Франция продолжит борьбу с большевиками. Но для этого нам следует подписать контракт на пять лет. Понимаешь, Володя, выбора у нас не было никакого, мы либо соглашаемся, либо попадаем в плен к красным. Понятно, что мы выбрали; нас тут же нарядили во французские мундиры и на русском пароходе «Император Петр великий» вывезли из Одессы. Но вместо Дона мы оказались в Салониках. Возмущенные, мы заявили полное несогласие, но все наши протесты безжалостно отметались, ведь мы отныне всего лишь волонтеры, подписавшие пятилетний контракт на службу во французской армии. Из Салоников нас привезли в Бизерту, а оттуда в Сиди-Бель-Аббес. После двух месяцев тренировки французским правилам нас, почти тысячу человек, влили в ряды Иностранного легиона, ведущего жестокие бои с арабами Марокко.

Читать дальше