Василий Рожков - Рок играет на трубе. Проза, песни, поэмы

Мы шли по субботе, по пригородам, по блестящей траве. Шли туда, куда приводят все наши дороги, вне зависимости от направления. Над сиреневой запятой рукотворного озера, которое чужаки называют лошадиным словом «карьер», над затвердевшим песком старого пляжа, над бетонными ступенями, уводящими в самое сердце воды, на плоском темени холма соединяются и ведут вековечный спор два мира. Две стихии. Два начала и два конца. Город и лес. В них мы живем, и частица каждого из них уходит глубоко в нас. Мы сидим на самом краю, на апогее зеленого склона и смотрим на город. На красный Стоунхендж высоток, на их зыбкое отражение в воде, на марлевую повязку дороги. Лес у нас за спиной. Друг читает свои новорожденные блюзовые тексты. Блюз – это прекрасно. Это радость жизни, о которой не говорят, но подразумевают, что она где-то есть. Это развалины замка, ставшие садом камней. Блюзом пропитаны воды в устье великой реки, и в перемене погоды след его легкой руки. Блюз – это боль расставанья, в нем же и радости встреч; или когда расстоянья под ноги торопятся лечь, когда окончание лета на листьях без дыма горит. В общем, название это само за себя говорит. Можно отдать многое, чтобы на малую толику быть причастным к ощущению блюза. Но пусть это делает тот, кто делает не разумом и не одним лишь сердцем – но и памятью. Это авторское право, которого не оспорить. Когда смотришь на лес, память предпочитает стоять где-то в стороне. Но стоит посмотреть на город, и память уже тут как тут. Вот она, за спиной, живая, не знающая страха. Позовешь ее – подойдет, встанет рядом. И если надо, отдаст тебе все, что попросишь. Добровольно принесет себя в жертву, о чем и не мечтаешь, держа в руке отточенный ритуальный кинжал.

Сегодня еще июнь, но дождю не стоится на месте. Он идет, поглаживает воскресенье по впалым бокам. Похоже, выбор сделан. Но каков он, этот выбор – не понять, разминая тело походом спозаранку по утренней прохладе. Обычно принято прыгать в воду с берега. Но когда из воды, из дождя, рыбкой ныряешь в темноту подъезда – это вдвойне занятно. Еще миг назад приколотый иглами к асфальту, как редкая бабочка, теперь оглядываю призрачные своды родной пещеры, а дождь остается снаружи, зажимая свои коронные три аккорда. Творцы, гусляры, графоманы… Нет, мне еще далековато до гусляра Садко, любителя выходить сухим из моря-океяна. Пропитанные влагой замшевые ботинки жмутся друг к другу носами. Стряхнув с волос холодные капли, прохожу в кухню, маленький полутемный островок тепла, где каждое утро расцветают хризантемы газовых конфорок. За линзами оконных стекол небо улыбается в бороду и трет усталые серые глаза. Претендент на титул последнего дня пишет завещание. Может быть и так. Старый зонт, как огромная черная медуза, разметал щупальца по ковру; с них стекает подаренная ливнем вода. Не успеет ее капель замереть, как раздастся телефонный звонок. И не останется сомнений в том, что воскресенье уже поставило подпись под завещанием, что неделя благополучно завершилась, а прямые дороги не зря вели к стылому пруду и зеленой горбушке всхолмья. И если получится, то распечатки блюзовых текстов будут на следующих выходных; и если погода не окажется столь плаксивой, то бриллиантовые дороги опять заведут в желанную глухомань, собрав воедино пару-тройку стихий, равных по силе и величию. В общем, как обычно. Вопреки и благодаря воспоминаниям.

– Что ж, неплохая идея. Надо будет ее развить.

– Только не забудь про копирайт!

Ехал я домой довольно поздно. Электричка была девятичасовая, так что незадолго до остановки моей конечной уже заметно стемнело, и виделись мне в стекле оконном не поля и леса, мимо пролетающие, а собственная моя физиономия в отраженном виде да нутро опустевшего вагона вслед за ней. Правда, вагончик-то не совсем пустой был, потому как с десяток или дюжину пассажиров еще оставались, рассредоточившись в одиночку по всему помещению. Сидел я по ходу самым последним и попутчиков своих запоздалых видел, да только не смотрел, а скорее чувствовал, как они сидят – все, как один, усталые, медлительные, полупьяные, кто от насыщенного рабочего дня, а кто и по-настоящему, заливший «топливом» полный бак на обратную дорогу. Так и ехали. Тишина, ежели колес, по рельсам гремящих, не считать, молчание такое, что сказать «мент родился» – ничего не сказать, тут новый департамент Министерства Внутренних Дел учреждать впору. Освещение как на заказ – полторы лампы в полнакала. Уткнулся я виском в оправу оконную, железную, холодную да бугристую – будто специально сделанную, чтобы люди не задремывали, на нее опершись – уставился глазами в черное стекло, дальние огоньки взглядом в обратный путь провожая.