Алекс Вурхисс - Лейла

– Ну, девочки, – сказала я, – с чего мне от вас скрывать-то? Да если бы у меня была нека, я бы вам первым и похвасталась. Но мне не до этого сейчас, я просто хочу достойно закончить Гарш, чтобы меня не забросили в какую-нибудь глухомань. В идеале мне вообще хотелось бы попасть в Центр имени Эйхмана, но…

– Ну, ты даешь! – присвистнула Дженни. – Ты это серьезно, или прикалываешься?

– Серьезнее некуда, – ответила я. – Просто я люблю пренатальную терапию. И ни одна неко пока этой моей любви конкуренции составить не может.

Мы шли по дугообразному крытому коридору из триолита – графенового пластика, прочного как сталь, но при этом совершенно прозрачного, как стекло. Прямо у нас под ногами, шестью метрами ниже, был университетский сквер, по которому прогуливались парочки, а мы шли у них над головами. Но парочки не обращали на нас ни малейшего внимания, впрочем, нам до них тоже не было никакого дела. Этот переход вел из главного здания в блок общежитий, и в нем всегда были люди, даже по ночам.

Я действительно мечтала попасть в Центр имени Эйхмана, но прекрасно понимала, что вряд ли это осуществимо. В Центре работали лучшие из лучших, и выпускников туда принимали крайне редко. Оглядываясь назад, я теперь понимаю удивление своих подруг: в нашем мире мечтать тоже ненормально. Что такое мечта? Это стремление к труднодостижимой цели, погоня за чем-то выходящим за рамки обыденности. Но в моем мире никто, кажется, не желает выходить за эти рамки. Всем комфортно в сложившейся системе, и это понятно. Если ты рождаешься для того, чтобы занять предназначенное тебе место, к чему искать что-то другое?

Вот только отдельно взятую Ковалевску-тачи это совершенно не устраивало; меня манило нечто недостижимое. Конечно, куда проще было занять свое место и жить спокойно, в привычной зоне комфорта и удовольствий. Но мечтать ведь не запретишь! К тому же центр Эйхмана расположен здесь же, в Гарше, в городе, где я родилась. Это, кстати, тоже неправильно, испытывать привязанность к какому-то месту. А я любила Гарш и, хоть мне и сложно было в этом признаться, всегда хотела остаться именно здесь. Вот такая я, выходит, насквозь неправильная.

– Знаете, что? – сказала я подругам, когда мы подошли к корпусу общежитий, – наверное, вы правы. Я действительно последнее время слишком закопалась в учебе. Эдак можно и с катушек съехать.

Дженни недоверчиво на меня уставилась, а я слегка потянулась, словно сбрасывая с плеч невидимый груз:

– Так что, девочки, я с вами все-таки схожу на «Пинк-шоу». В конце концов, все время учиться вредно для здоровья. Может, и правда кого подцеплю, хотя сейчас заводить серьезные отношения еще не готова. Распределюсь, а там видно будет.

Лиз даже запрыгала от радости, а Дженни крепко, по-тачиевски пожала мне локоть:

– Молодчина! Вот это правильно! И вообще, если ты думаешь, что мы по тебе не скучаем, то ты категорически ошибаешься.

– Ничего я так не думаю, – заверила я. – Но только до субботы, чур, меня не трогать! Раз намечается гулянка, так я сейчас посижу поплотнее, закончу все, что можно, чтобы потом оторваться со спокойной совестью.

– Хе-хе, не иначе, как Ковалевска-тачи готовит прорыв в современной генетике, – ухмыльнулась Дженни. – О’кей, договорились. Но, все-таки, ты смотри там по сторонам. Наверняка там много будет симпатичных одиноких неко, они на «Пинк» слетаются, как мухи на сладкое.

– Ты когда-нибудь видела хоть одну муху? – ответила я, скрывая внутреннее раздражение. – Ладно, девочки, до субботы. И вот что, Дженни, я уж своего не упущу. Ты же не думаешь, что я какая-то неверно собранная?

– Ну тебя, – отмахнулась Дженни. – И не смущай Лиз своей похабщиной, она у меня девочка нежная и чистая душой.

Что правда, то правда: Лиз была простодушна, как овечка. Стараясь мысленно не продолжать параллель с данным представителем парнокопытных (тоже, кстати, благополучно вымершим) я тепло попрощалась с девочками и побежала к себе в блок.

Может показаться, что я слишком холодна со своими подругами, но это не так. По-своему, я их люблю и дорожу их вниманием, и даже тем старанием, с которым они пытаются интегрировать меня в «нормальную жизнь», или, как говорит Лиз, сделать счастливой. Они, конечно, не понимают, что так меня нельзя сделать счастливой. Откровенно говоря, тогда я и сама не знала, что же мне нужно для счастья. А если совсем уж честно, то на этот вопрос вообще мало кто способен ответить. Хотя в моем мире все вполне искренне считают, что счастливы.