Моей задачей является обслуживание упаковочной линии. Я работаю на этом месте восемь лет. Да, мы очень рано начинаем работать, с двенадцати. Потому что нас становится все меньше, а производство, наоборот, увеличивает темпы. В фабричном гимне поется о ценности и силе двух рабочих рук, которые несут оздоровление миру. В награду эти руки получают лекарства, чтобы хоть немного продержаться в живых, или персональные баллы на чип, за которые можно приобрести, например, электронную подписку на ведущий фармацевтический журнал или еще какую мелочь. Мы почти не ходим в магазины, да их и не осталось. В нашем анклаве, к примеру, последний магазин хозтоваров закрылся недели три назад. Продуктовые магазины запрещены вовсе. Все что нам нужно, дает фабрика. Одежду. Еду. Общение. За преданность и ответственный труд фабрика кормит нас три раза в день синтетической едой. Из-за глобальной экопрограммы, принятой еще во времена пика «раковой пандемии», жаренное мясо запрещено, и поэтому я видела его только в старой кулинарной книге.
Ох, об этой книге я могу говорить часами. Если бы было с кем разговаривать, конечно. Мы с родителями часто рассматривали ее и представляли, каким вкусом могла бы обладать изображенная на многочисленных иллюстрациях еда. Баранина под мятным соусом, люля-кебаб со свежими овощами, борщ с пампушками – все эти слова до сих пор кажутся мне немного таинственными, волнующими и очень аппетитными. Хотя я и не знаю, что такое настоящий аппетит и возбуждение, вызванное запахом чего-то вкусного. Синтетика, заменяющая нам еду растительного и животного происхождения, выполняет одну единственную функцию – насыщать и тонизировать – только и всего. Никакой эстетики.
Кстати, о моих родителях. Их уже нет со мной. Сначала ушла мама – онкология, метастазы и еще куча скучных слов. За мамой, через пару лет, последовал отец – всего лишь воспаление легких. Соседи еще долго сокрушались, как нелепо выглядела его смерть на фоне всех остальных. В общем, когда я осталась одна, мне было четырнадцать. Все что у меня осталось от родителей – комната в жилом блоке и цветная книга про варварскую еду. С этой книгой под подушкой я засыпала и с ней же просыпалась. Я знаю наизусть все рецепты, а их ни много ни мало, а целых пятьсот штук. Иногда, когда мне становится страшно или грустно, я шепчу рецепты десертов. Мой любимый – брауни. Это слово можно смаковать во рту целый день, такое оно нежное и сочное…
Запустился конвейер, и я, как по щелчку тумблера, отключилась. В рабочие моменты мой воображаемый автопилот делал все за меня, в то время, как я думала совершенно о других вещах. Я снова думала о том, что сегодня по графику у меня должен состояться плановый осмотр в медблоке.
Каждый житель любого анклава, если не стоит на учете в центральной больнице по какому-либо заболеванию, должен раз в полгода проходить диспансеризацию на рабочем месте. Это один из пунктов в социальных гарантиях сотрудникам. А еще способ раннего выявления так называемого донатора, то есть человека, в крови которого есть антитела к онкоклеткам. Раньше считалось, что это врожденная мутация. Сейчас антитела могут появится у здорового человека и после тридцати, и после пятидесяти лет. Механизм образования антител только изучается.
Донаторов при обнаружении сразу изымают из общества. По официальной версии их отправляют в главный здравкомитет Государства для исследования. Пока это приоритетное направление в поиске противоракового лекарства. Именно мутировавшая кровь донатора может помочь в этом нелегком деле. На моей памяти в новостях транслировали об обнаружении шести таких человек. Каждого нового из них представляли, как государственного героя. Белозубые женщины в новостных блоках вещали, что последующее исследование продвигается намного лучше предыдущего. Сам донатор иногда говорил на камеру какие-то дежурные фразы о жертвенности и национальной миссии. А потом он просто исчезал, и о нем переставали говорить. Но мы все равно помним их всех. Каждое лицо, каждое имя. Именно они до сих пор дарят нам надежду на исцеление.
Что действительно делают с донаторами, никто не знает. Различные догадки по этому поводу слепились друг с другом в большой комок и переросли в таинственные, окутанные медицинским мраком и привкусом лекарств мифы. Кто-то мечтает стать донатором, потому что считает, что они живут в неизведанных землях долго и счастливо, а кто-то невыносимо боится каждого медосмотра, потому что уверен, что донаторов истребляют после проведенных опытов.
Читать дальше