Станислав Супрунович - БЕС ПАНИКИ. Краткий путеводитель по мне, если в вашей Вселенной обрушилась сеть

В возрасте трёх лет я три дня провёл в больнице без мамы.

Я не был особо впечатлён.

Просто год кричал по ночам.

Теперь же, я был испуган на клеточном уровне. Я убежал, как Наполеон на Березине, побросав всё, что награбил. Милиционер приходил потом в наш двор и задавал вопросы.

Я стоял за шторой с пульсом 200 и ждал, когда ему подымут веки, и он ткнет в меня пальцем.

В Белоостров больше не ездил.

Бабушка Паня, в ответ на мои просьбы, сказала, что схоронённые патроны не нашла.

Я – тот ещё папаша.

Помню, дочкам пять и восемь лет было.

Играем в прятки, пока мама обед готовит. Вожу я.

Прятки в малогабаритной трёхкомнатке, уже сами по себе, игра, развивающая интеллект! Через полчаса не найти ребёнка с первого тыка архисложно, но – стараюсь.

Откуда я их только не выковыривал.

Устали девчонки и пошли на кухню к маме.

А я сижу на разложенном диване, и в голове мозги опять борются со здравым смыслом. Если, думаю, откинуть плоскую крышку дивана, то я легко помещусь в поддиванное пространство и крышку за собой, как Дракула гроб, аккуратно закрою.

Пусть поищут папу – не всё же мне водить! Фига с два догадаются.

Сказано – сделано.

Лежу.

Лежать пришлось долго, но – пришли и – забыли про прятки!

То есть старшая недоумённо пробормотала: «Где папа?», но на этом всё и кончилось!

Пофиг им, куда папа делся из квартиры!

Лежу.

Встали у дивана и бормочут свои девчоночьи разговоры.

Лежу.

И, всё отчётливей осознаю идиотизм ситуации:

они обо мне не подозревают. Даже, если кашляну тихо – испугаются, заплачут, и сковородкой от супруги я получу, а лежать устал, затёк весь. Ни шанса как-то интеллигентно выбраться.

Надоело, босая пятка старшей дочери рядом. От нечего делать протянул руку и коснулся.

Тихо стало, прервался их разговор.

Видимо, старшая в лице поменялась потому, что младшая ей (слышу):

«Ты чего?».

«Кто-то меня за пятку тронул!»

Она это говорит таким тоном (из фильма ужасов), что меня начинает распирать хохот.

Понимаю, что стремительно набегает Армагеддон – взорвусь от распирающего смеха сейчас и «Господа, надо же что-то делать» (с) – начинаю поднимать крышку дивана, содрогаясь в пароксизмах хохота (осознание ужаса ситуации сжимает горло спазмом).

Диван дрожит, я хохочу утробно и, вылезаю рукой из под открытой крышки, пытаясь встать из «чрева».

Такое, знаете ли, маньячное «ХО-ХО-ХО» с оттенками низкобюджетного Санта-Клауса.

…

Как они орали.

Удивляюсь, что не примчались соседи.

Забились в кухне у жены в угол.

Успокаивали часа два.

Жена неделю не разговаривала и до сих пор вспоминает.

А я ведь – просто не хотел испугать.

(сон в летнюю ночь)

– Он умирал,

повторил Старик.

Мы встретились в загородном клубе «Весна», где тенистые аллеи скрывали загорелых древних мальчиков и девочек в белых шортах и таких же рубашках-поло. ЗОЖ, массаж, йога – три столпа зелёной и бодрой зрелости, мозолившие глаза на главной странице сайта клуба. Зрелость и – точка. Термин «старость» табуировался начисто.

Дорого.

Но, для себя ведь, любимого…

За меня заплатило издание. Изданию умереть как понадобилась моя умеренно-ироничная статья про постаревших и разбогатевших хипстеров, отчаянно цепляющихся за лохмотья прошедшей молодости.

Я сидел за столиком клубного кафе третий час и понимал, что чужие деньги потрачены зря. Не выйдет статьи. Я просто слушал Старика.

Ему было, наверное, под семьдесят. Ботокс, ослепительные имплантаты во рту, упражнения и загар делали его шестидесятилетним, но, казалось, что шамкает печальная мумия. Наверное, неверная полутьма кафе играла шутки. Полу-тьма (полу-свет?) от листвы каштанов, в которой бодрые молодящиеся существа пили фрэши и минералку.

«Теперь-то я понимаю, что ему просто было страшно лежать там – в темноте, одному – долгие годы и десятилетия. Может быть, века.

Я спустился к нему и заговорил, впервые, возможно, за тысячу лет, и зажёг свечи. Хотя, какие свечи! Они сгорели за секунды! Я просто не гасил фонарик и слушал, слушал, пока не разрядился аккумулятор. Тоже ненормально быстро, будто тот, кого звали когда-то «несущим свет», пил теперь этот свет и выныривал на поверхность бытия на жалкие минуты.