Станислав Супрунович - БЕС ПАНИКИ. Краткий путеводитель по мне, если в вашей Вселенной обрушилась сеть

Ищу.

Ведь сидит же где-то! Двери-то закрыты! Сдохнет ведь, падлюка – отскребай её потом из под плинтуса!

Отец вышел совет подать.

Ищу.

О высоком думаю. Думаю – найду и чучелко сделаю. Пеной монтажной надую и над дверью в туалет прибью.

Шурупами.

Жена спустилась из спальни. Понимаю – всё. Теперь она ни в жизнь из своего укрытия не вылезет (птица). Сволочь, но не дура же.

Уже полчаса ищу в десяти квадратных метрах. Всё же, решил свет зажечь, хоть и солнце на улице – может, поможет.

А ВЫКЛЮЧАТЕЛЯ-ТО – ДВА!!!

Сидит на стене, понимаешь, и чётко так мимикрирует.

Сама чёрная, перед белый и сопля серого провода вниз.

Так и не понял породы.

Когда мой младший брат подрос до такой степени, что не только пачкал пелёнки, но и отравлял существование, было решено отправить меня (меня, Карл!) на лето в ссылку.

Потому, июнь 1984-го шестилетний я провёл не с семьёй, а с сестрой бабушки – в Белоострове.

Баба Паня была светлейшим человеком – через месяц, откормленный плюшками с клубничным вареньем, я не помещался в шорты, но рассказ сейчас о другом.

Белоостров-84. Бывшая советско-финская граница. По канавам садоводства валяются живые ёжики и железные клубки проржавелой колючей проволоки, слово металлоискатель не включено в словарь советского человека и, топча тропинку между дачами, я выковыриваю втоптанный в глину 9-мм патрон от «парабеллума»…

Постарайтесь понять, времена СССР – при каждом детском саду есть военная кафедра со складом автоматов, пистолетов и большим пластмассовым зелёным пулемётом системы Максима на батарейках, но я не ходил в детсад!

А тут – патрон. С пулей.

Думаю, так сердце ёкало у Генриха Шлимана над первым кирпичом Трои.

Я не был Шлиманом, но поступил как он – вооружился плюшками и клубничным вареньем и пошёл расспрашивать местных.

Таким образом, на дело мы пошли вдвоём. Один из нас был девчонка (я говорю «был» потому, что он был очень крутой). Ей было семь лет, и она просто отвела меня на тридцать метров от дачного участка в папоротники. Через пару шагов под ногами захрустело металлом, я наклонился, и моё сердце квакнуло – «патронов» хватило бы всем до старости.

Теперь понимаю, что это была свалка, куда сапёры в послевоенное разминирование сваливали почти безвредный (и тогда никому не нужный) металл.

Гильзы: винтовочные и пистолетные (редко, целые патроны).

Пряжки, пули, корпуса гранат, гильзы.

Сгнившие кожаные ремни, колючка, гильзы, патроны.

Снова патроны, патроны с необычными никелироваными длинными пулями (от итальянских винтовок финской армии). Гильзы, гильзы…

Постанывая, я набивал карманы и шорты предметами детской роскоши. Никогда больше я не чувствовал себя таким обеспеченным человеком!

На даче баба Паня (взорвутся! милиция!) заставила выкинуть всё. Даже гильзы.

Это был эпик фэйл.

И это было началом моего нравственного падения.

Кто-то тянет пятнадцать копеек с родительской тумбочки и помнит об этом всю жизнь. Я же – сходил в сокровищницу снова, обогатился двукратно и распределил добычу по сумкам старушки (завтра мы возвращались в Ленинград, а своего чемодана у меня в шесть лет не было). Таким образом, криминалку в электричке везла ветеран и ударник коммунистического труда и, кажется, парторг.

Верхом цинизма был последовавший поход с нею до леса и торжественное закапывание пуль и целых патронов прошлого сбора пластмассовым совочком («вернёшься из города – снова поиграешь»). Что характерно, даже выкапывая ямку, я наткнулся на пару пуль.

В городе мой фальшивый возглас

«Ой! Откуда это!»

никого не убедил, а вот баба Паня обиделась молча, но всерьёз. Положение спас отец (он всегда меня спасал). Отец вежливо поржал над женскими страхами, вывернул пассатижами пули из гильз, выкинул порох и вставил пули обратно.

В школу было через неделю, и я отправился на детскую площадку с несколькими патронами – хвастаться перед друзьями.

Хвастал я недолго – минут двадцать.

…

Он стоял рядом и смотрел на нас.

Милиционер.

Взрослые в таких случаях седеют. Маленькие – мокреют.

Я помню огромную скорость, с которой побежал.

Шесть лет, всю мою жизнь, когда я вел себя плохо, родная бабушка грозилась отдать меня милиционеру. И когда я повел себя совсем плохо, он-таки явился взять мою душу!