Артур Марьясов - Садгора

Но поделиться с друзьями можно было мороженым «Бородинское». Батончик с пломбиром в мягком шоколаде, посыпанный орехами, таял ещё в руках. Есть его было неудобно, пломбир стекал по рукам, капал на землю, но это не имело значения. Заветная цель в виде киоска с мороженым была за высоченной оградой с кованой частой решёткой на противоположной стороне улицы Золоторожской и дотянуться до него было невозможно. Но разве что-то может остановить жаждущих курсантов? Они стояли у забора и проходящие мимо них случайные прохожие иногда соглашались выступить их посланцами в киоск. Иногда это препятствие помогали преодолевать девушки, что потом становилось поводом для более длительных знакомств. Некоторые их них несколько раз ходили как бы невзначай мимо забора, пока их не окликали изголодавшиеся юнкера. Ты – мне, я – тебе, вечный всесезонный двигатель отношений между полами, а «Бородинское» есть зимой даже удобнее, чем летом, оно не так тает в руках.

В один из дней Феликс, сменившись с караула, вместо возвращения в тёплую двухэтажную казарму, расположенную в здании, построенном вдоль ручья Золотой Рожок, давшего имя улице, ещё для гренадёрского полка, отличившегося в Бородинской битве, с автоматом на плечах мял снег у забора в ожидании удачного варианта для сделки с «Бородинским». Там курсанта уже с несколькими нашивками на рукаве шинели, свидетельствующими о не первом годе пребывания в ВУЗе, застиг вездесущий майор Трюкин. Разумное объяснение Феликса о том, что он не находится при исполнении обязанностей часового, принято не было, поскольку орфографический словарь оказался бессилен перед упёртым начальством и Уставом гарнизонной и караульной служб. Командир отделения Костя, как мог, попытался отмазать его, в результате замполит объявил всего один, а не три наряда вне очереди, но на двоих с Константином, чтобы им ещё веселее было.

Надо сказать, что решётка ограды не была непреодолимым препятствием для всех. Когда город засыпал, просыпалась не мафия, а любовь. Ведь нет ничего желаннее, чем запретное, а разрешённое через несколько раз становится пресным. При свете луны через ограду с разбегу перемахивали и исчезали в сторону улицы Гжельской тени старшекурсников, в том числе женатика Константина и других, находивших более весёлое занятие для ночи, чем спать одному в казарме. Под утро такие совы бесшумно следовали в обратном направлении, оставляя за оградой посеянные надежды и мятые постели с кружевами. Острые пики кованой ограды добавляли остроты в чувства, бившие через её край. В этом смысле старший сержант Родион был исключением, поскольку единственным из всего курса мог даже в шинели проходить сквозь, а не через верх прутьев ограды. Его тощий организм умудрялся протискиваться меж них, но куда он ходил – было неизвестно не только замполиту Трюкину, младшему сержанту Константину, Феликсу и другим, но даже ночным феям и русалкам по берегам Золотого Рожка.

Для тех, кому в этом городе идти было ночью некуда, на территории училища стояли телефонные будки с городскими номерами. Будки эксплуатировались нещадно, поэтому зачастую работала одна или в лучшем случае две из трёх. После команды «отбой» у будок выстраивалась партизанская очередь желающих связаться с большой землёй. На другом конце провода томились девичьи уши и сердца, у слов была живая интонация. Это вам не SMS с Т9 и смайликами! Были ещё те времена, когда молодость позволяла ко всему относиться легко, ко встречам и расставаниям, к пунктам и расстояниям. Паузы дыхания между словами кипели тихой страстью.

Курсанты, выходцы из Карпат и Полесья, спорили о значимости своих народов в истории, при этом не ставили под сомнение величие и первенство народа, проживающего вокруг Среднерусской возвышенности Сарматской равнины, простирающейся от Балтики до Урала и от Хибин до Кавказа. Ну это так, как если бы у отца было три сына, первый и двое младших близнецов, которые, повторяя за старшим, меж собой соревнуются. Всегда спор затевал потерпевший банное поражение старший сержант Родион. Он пел, провоцируя и подчёркивая букву «г»: «А я лягу, прилягу на кривую корягу», что очень лично задевало Константина, который будучи младшим по званию только сжимал свои здоровенные кулачища и стращал глазами.

По осени высохшие и опавшие на землю листья полагалось мести. Мокрая опревшая листва пахла подберёзовиками. Ристалище училища надлежало поддерживать в девственном состоянии, не взирая на сезон и погоду. Поэтому курсанты обезьянами залезали на ветви и отряхивали от держащейся ещё сухой листвы окружающие плац деревья. По его бескрайней равнине с мётлами наперевес рыскали курсанты и мели, мели, пока не наступала зима и не начинали мести метели. Снег и сугробы гребли скребками, тёрли лопатами, долбили лёд ломами, и проступала чернота асфальта, приближая долгожданную весну и пока не прилетевших грачей художника Саврасова. Солнце окончательно топило лёд и сушило плац, умываемый дождями и потом курсантов, наматывающих на нём круги бега на занятиях кафедры физподготовки. «Это упражнение для беременных женщин, исполняется спиной вперёд. Освобождение от него – только смерть. Бегом марш! Не снижать темпа, держать строй!», – майор-физрук был неумолим и его хлёсткое слово погоняло курсантский табун.