Наталья Загребина - Граммы для жизни

Люся достала бумагу из щели под матницей и стала растоплять печку. На бумаге акварелью был нарисован рыжий кот, и теперь он исчезал в пламени. Люся виновато взглянула на Афоню, уютно свернувшегося на кровати. Но выхода не было – тепло важнее. Скоро в круглой железной печке загудело пламя. От горячей печи пол в доме стал быстро высыхать. В котелке пыхала паром гречка.

Люся и Афоня поели гречки и довольно разомлели от тепла и сытости. Люся пила чай и гладила Афоню, который уютно примостился на ее коленях.

– Глупо было надеяться, что журавли останутся жить у нас. Ничего, Афоня, придумаем что-нибудь другое.

Она на какой-то миг забыла свое отчаяние – вечные болезни, постоянный голод и одиночество. Теперь, когда девушка наконец согрелась, счастье казалось ей таким возможным. Но это было мимолетное ощущение – вода снова хлынула через порог. Люся не стала выбегать из дома, она уже точно знала, кто это. Лицо еще пылало от огня, колени и руки грел размякший от тепла Афоня, а внутри уже было холодно, очень холодно. Люся пыталась внутренне собраться, как будто готовилась из теплой комнаты выйти на лютый мороз, завертеться в крутой вьюге, пронизывающей холодом.

Дверь без стука открылась, и на порог шагнула полная молодая женщина тридцати пяти лет. Коротко стриженные волосы кудрявой шапочкой обрамляли ярко накрашенное лицо. Розовая кофта и лиловые брюки туго обтягивали и подчеркивали круглый животик и толстенькие ноги. Но уютность фигуры перечеркивало выражение ее лица, которое как бы говорило: «Да вы кто вообще? Вы – никто! А я тут начальство. Я – главная! Самая главная!»

Доля правды в молчаливом заявлении ее лица была – она была здесь начальником, а точнее Главой Комиссии по проверке соблюдения условий содержания осужденной на острове. Звали ее Маргарита Николаевна. Она же гордо именовала себя Колдунья.

– Здрасьте! – громко сказала она. И Люсю затошнило от отвращения.

Следом протиснулась в дверной проем ее помощница Филадельфия Назаровна. Абсолютная противоположность Маргариты.

Всем своим видом эта немолодая женщина говорила: «Меня здесь нет! Я случайно тут оказалась. Я не хочу участвовать во всем этом, но меня заставили. А на самом деле я очень сочувствую вам, Люся!» Серая бесформенная юбка до середины икры, серо-синего цвета кофта, простая прическа – казалось, Филадельфия Назаровна хотела слиться с окружающей средой. Но больше всего Люсю раздражало виновато-сочувствующее выражение лица старушки.

«Зачем мне твое сочувствие? Ты ни разу не заступилась за меня перед этой ведьмой. Ты еще противней. Марго я хотя бы могу ненавидеть от всей души. А тебя даже презирать не получается», – сердито думала Люся.

Но вот над головами женщин показалось серое худое лицо. И Люсе захотелось заплакать и убежать. Это был ведьмак – страж. Он должен был следить, чтобы заключенная (Люся) не напала и не причинила бы вреда остальным членам Комиссии (то есть Маргарите и Филадельфии Назаровне).

Да уж, следил он хорошо. Он не спускал глаз с Люси, не отводил ни на секунду. Он так жадно ловил ее взгляд, любое ее движение, что Люсе хотелось замереть, слиться с окружающей действительностью, раствориться в воздухе только для того, чтобы избавиться от этого неотступного внимания. Ведьмак давно был влюблен в Люсю. И от того, что это было любимым поводом для гадких шуток Маргариты Николаевны, Люся ненавидела их еще больше. Всех. И Филадельфию Назаровну в том числе, как безмолвного свидетеля всех унижений.

Маргарита Николаевна прошлась по комнате, остановилась возле рисунков, приколотых к стене, и важно повернулась к ведьмаку и Филадельфии Назаровне, которые словно застыли у открытой двери.

– Ну что, Федор Михайлович, зачитывай, – как бы скучая, произнесла Маргарита Николаевна.

Федя достал из папки листочки и стал зачитывать:

– Именем Его Величества Главного Волшебника! Приказом номер сто девяносто один от тринадцатого июня одна тысяча девятьсот девяностого года за совершенное грубое правонарушение на гражданку Людмилу Виноградову было наложено заклятье.

Люся давно заучила наизусть все, что он читал. Она думала – вот бы встать, пройти мимо удивленной Филадельфии Назаровны, Феди, Марго. Сесть в их лодку. И уплыть. Навсегда. А их оставить жить здесь… Ох, Афоню взять с собой забыла! Люся вздрогнула и поискала глазами кота, как будто и вправду скользила уже по водной глади, одна, в пустой лодке, равномерно работая веслами, удалялась от ненавистного берега.