Галина Асташина - Затерянные в тайге

Он улыбнулся ей и сказал: «Счастливого пути, Ольга Васильевна, и да хранит вас Всевышний».

Красота и тишина. Такой красивой осени старожилы давно не видели в этом краю. Но Василию было не того. Он спотыкался, тяжело дыша, не замечая ни ветвистых кустов, осыпанных ягодами, ни зелени, весело пестревшей разноцветными цветами. Безжалостно наступая на эту красоту, напоминающую красивый узорчатый восточный ковёр, Василий спешил изо всех сил. Огибая крупные камни, он не чувствовал усталости, не заметил, что несколько раз чуть не подвернул ногу, но главное – не терял надежды.

Надо бежать – и бежать изо всех сил! Не сбавляя скорости, он мчался наверх, потому что только с вершины сопки можно было разглядеть дорогу, которая из тоненькой полосочки у подножия сопки, расширяясь, постепенно превращалась в широкую трассу. Дорога шла на Читу, с обеих сторон её окружала тайга, огромные непроходимые болота и сосны-великаны. Проложили её уже давно, говорили, что строили её заключённые. Однако этой дорогой никто уже давно не занимался, не чинил, не асфальтировал, потому была она вся в трещинах, ямах, похожих на воронки от бомбёжек. В выемках и трещинах часто застревали машины, особенно тяжело нагруженные.

В этот утренний час дорога спала, было все тихо: ни машин, ни телег, ни одного зверька, прошмыгнувшего через тракт. – Никого. Куда все подевались? Ни транспорта, ни людей! Обычно в это время уже были слышны разнообразные звуки: у кого-то урчал мотор, подсоединённый к помпе, кто-то выливал из тазов отработанную воду, журчала, как ручеёк, льющаяся вода из шлангов, доносились голоса старателей. Для золотодобытчиков такая тишина непривычна. Вася подумал: «А вдруг где-то занялся пожар и все помчались туда? Может быть, именно потому так тихо?»

Всматриваясь вдаль, он нигде дыма не заметил, но всем телом почувствовал, что стало гораздо холоднее: одна лёгкая рубашонка, небрежно заправленная в тренировочные брюки, и летние сандалии тепла не давали.

Поглядев на небо, он все понял: солнце почти наполовину было закрыто огромной чёрной тучей, навстречу ей быстро приближалась такая же мохнатая, иссиня-чёрная, страшная туча. «Когда они столкнутся, – подумал юноша, – начнётся не просто обыкновенная гроза, а сильнейший ливень с ветром и молниями. Лить будет как из ведра – вот уж никому мало не покажется!

Надо скорее бежать обратно, может, мои уже дома, а я тут цветочки нюхаю и как столб стою».

Поднявшийся ветер играл с дверью в теннис: дверь неутомимо отбивала подачи. Она была под стать домику – одно название: вся разболтанная, продуваемая и еле держалась на одной петле. Да, ничего не скажешь, удружил им подрядчик. Правильно мама говорила дяде Лёне, что этот прохвост жаждал получить на лапу, вот тогда бы он пошевелился: и домик нашёл покрепче, потеплее и казённое оборудование в виде мотора подобрал получше.

Дождь, не торопясь, набирал силу. Крыша в нескольких местах дала сильную течь, на полу образовались огромные озёра. Паренёк нашёл какие-то замызганные тряпки, ветошь, лежавшую по углам, набросал на те места, где особенно сильно протекало.

Ни грозы, ни молний Василий не боялся, но подсознание шепнуло: а вдруг тебя бросили? Ему стало жалко себя. Нет, такого не может быть – мои меня любят. Других же старателей тоже нет, куда они все могли подеваться? Только вчера вечером, перед сном, здесь кипела во всю мощь работа. Интересное кино получается!

Понятно, что мама в тайгу одна не пойдёт: во-первых, она страшная трусиха, да и в грибах и ягодах не шибко разбирается. А потом ей же надо нам завтрак готовить. Самое время перекусить.

Вася вспомнил, что недавно слышал, как дядя Лёня говорил маме: «Голубушка, поторапливайся, у твоих добытчиков животы подвело от голода. Чем раньше начнём мыть породу, тем больше золотишка намоем. Сын твой трудится на славу, ты ему каши побольше положи и про меня не забудь. Слава Господи, что нынче осень сухая. Ведь в этой хибаре помыться можно только под протечками, я уже и не говорю о стирке. Куда это годится?

Какого же я прохвоста проглядел, а ещё думал, что в людях толк понимаю, а вот, поди же, как вышло: какие он мне песни пел, что, мол, и коллектив замечательный, один за другого в огонь и в воду, и добросовестно работают, с самого утра до заката, да и воровства нет.

Катюш, представь себе, каков прохвост: бригаду только набирал, а мне во всех красках уже расписывал её доблести. Он-то, конечно, тот еще прохиндей, но я как оплошал! Дурак дураком, запал на его красивые речи. Да ещё про какие-то проценты всё время повторял… не прощу себе такого!