Ирина Мариловцева - Живу. Верю. Люблю. Надеюсь

На фотографии – баба Лёля, дед Иван, их дети. С гитарой – мама. Кстати, видите, в каком красивом платье бабушка? а сумочка в руках, а? Вот…

Cпала-не спала, дремала-не дремала, а приснилась мне птица, в веночке из маленьких белых цветов, она положила мне на руку перо и растворилась, и колокольчик как издалека – дзинь… А перо какое-то чудное: трепещет, шевелится, огоньками переливается…

Проснулась я, посмотрела на свои «масляные» часы – это солнечный лучик добрался до подоконника, до бутылки с жёлтым деревенским подсолнечным маслом, она и вспыхнула – пора!

На столе стеклянная чернильница, две стопки бумаги – одна уже исписанная – и перо… не то ли?

Фотография первая. Девочка, которая сидит на переднем плане – это Поля, Аполинария, родная сестра моей бабы Лёли. Мальчик в шляпке – это старший сын в семье, Владимир. А вот Лёли, Василия, Александра на снимке нет. Детей в семье было пятеро. Справа и слева от Поли сидят родители – Иван Петрович и Анисия Михайловна. Это бабушкины папа и мама, соответственно, мои прабабушка и прадедушка. Они были виноделами, приехали на Урал из Ташкента. А потом стряслась беда. Родителей унесла скоротечная чахотка. От неё умер и сын Василий. Осталось четверо детей. Владимиру и Ольге-Лёле пришлось работать. Тогда её и отдали в горничные к барыне. Владимир тоже работал, потом женился, в семье появилась невестка. У неё было удивительное имя – Конкордия, но все в семье называли её Корочкой. Родились дети. И тут – новая беда. По доносу Владимира арестовали и расстреляли. Корочка от мужа не отреклась, и за это была сослана вместе с детьми в Сибирь. Это был тридцать седьмой год.

Младшего Александра – Шурочку – от бедности отдали в бездетную семью, там он и вырос, и фамилию получил. Все трое – Лёля, Шура и Поля – дожили до преклонных лет, стали бабушками и дедушками, все были весёлыми балагурами, только иногда, собравшись вместе за большим столом в крепком деревенском доме у бабы Поли и деда Васи, после рюмочки плакали, вспоминали родителей, всех, кого унесли война, голод и репрессии. Потом дед Вася брал гармошку, рвал меха в плясовой, и расплывались улыбки, и ноги сами несли «дробить», да частушки приговаривать… А над избой встревоженно взлетали дедавасины голуби – фьюить!

Баба Лёля иногда брала меня с собой в Свердловск вот на такие семейные встречи. Я забиралась на настоящую русскую печь и сверху смотрела на всё, что мне – жительнице обычной городской квартиры – было незнакомо, с удовольствием слушала классические застольные песни, смотрела, как лихо танцуют бабушки – Поля и Лёля, да как выговаривают слова частушек. Даже солидарно всплакивала на самых чувствительных местах песен.

Особенно хорошо получалось «выводить» хоровую уральскую:

«Ой, рябина кудрявая, белые цветы,

Ой, рябина-рябинушка,

Что взгрустнула ты».

В песне прослеживалась любовная история, где девушке надо было сделать нелёгкий выбор, а присматриваться она каждый день ходила под рябину, где её тут же окружали «справа кудри токаря, слева – кузнеца». Какая профессия победила, я сейчас и не помню.

А когда меня ещё и «в помятух а х» («в помине», по-бабушкиному) не было, рассказывали, что баба Лёля – самая красивая – всегда была предметом вожделения для зятьёв и друзей семьи. Когда все в избе укладывались спать, то и дело можно было услышать, как во сне разгорячённый настоечкой и танцами воздыхатель стонал, как марал на весеннем гоне: «О-о-ольга-а-а…», потом раздавалось шиканье законной супруги, потом всё стихало.

Ещё из тех времён помню одну фразу, которой пользовалась баба Поля, бабылёлина сестра. Когда дед Вася отдавал приказ – идти, подавать, искать, наливать – баба Поля тут же отвечала: «Не сразу только!» – и подмигивала мне. Дед был с войны глуховат, поэтому бабушкины смелые ответы оставались без последствий.

«Мурка моя, Мурка, в кожаной тужурке, вот она убитая ползёт ».

Можно было бы сказать, что любимая народом песня пострадала от переделок бабы Лёли, если бы у самой этой песни не было известных 15—20 вариантов текстов и концовок. «Мурка», десятилетиями передаваясь из уст в уста, меняла слова, количество куплетов, и даже в чём-то судьбу главной героини. Кроме широко известной классической, Мурка была еще московская, авторская – одесского поэта Якова Ядова, блатная, подцензурная, был вариант с Любкой и просто с Машей. Самый известный, конечно – классическая Маруся Климова, которая «сдала» бандитскую малину ГубЧК и за это получила пулю. Вариантов непосредственно расправы тоже было множество – «так за это пулю получай», «и теперь маслину получай», «и перо за это получай». А из разных последних куплетов о муркиной кончине – «В тёмном переулке в кожаной тужурке Мурка окровавлена лежит», «Вот лежишь ты, Мурка, в кожаной тужурке, в голубые смотришь небеса», «И убили Мурку в кожаной тужурке, покатился красный гребешок» – мы узнавали, что лютая смерть Мурку ну никак не миновала.