Александр Гудимов - Ночью. Сборник рассказов

Ну да, помню я, нормально ещё всё, не волнуйся. Пили мы ж за любовь. Пили, да не за ту.

Зинка – молодец, жены я лучше не нашёл бы. Но первая любовь, она такая… Как жизнь ни проживёшь, её не забудешь.

Надя её звали. Надежда. Может, и зовут. Где она теперь, одному Богу известно. Я вспоминаю о ней часто, представляю, как жизнь у неё сложилась. В Москве ли она живёт, или на Урале. Развелась ли, счастлива ли. Дети ли, внуки. Старая, наверное, уже, как и я.

А тогда мы молоды были, жили, любили. Она – дочка военного, в последнем классе её к нам перевели. Я как увидел в двери, так влюбился. Раньше тоже, конечно, девочки нравились, но эта в душу запала. Сразу решил – женюсь! Но вот так судьба сложилась.

Она меня в армию провожала, обещала ждать. Я и шёл-то, чтобы потом на ней жениться. Как же иначе, дочь военного! А вернулся через два года, а её и след простыл. Выскочила замуж за какого-то лейтенанта и умчалась с ним. Я не искал – зачем?

Я зла не таю. Не было за мной никогда такого. Я своё счастье в службе нашёл. Надеюсь, и она – своё. Выпьем за это.

Устал я что-то, заболтал ты меня. Давай, последние сто грамм выпьем, тогда и отдохнуть с чистой душой можно. С тебя тост теперь, устал я уже говорить. За что?

За мечту? За мечту – это хорошо. Отец мне говорил, у каждого должна быть мечта в жизни. У тебя есть? У меня есть. Точнее, была.

Сейчас уже поздно, конечно.

Но всё же.

Я смотрю телевизор, я вижу, что происходит. Вижу, что со страной стало. Вижу, что ни во что уже нас не ставят. Вижу, что гордости нет. А это ведь и моя гордость, хоть и за страну, но моя личная. Я всю жизнь свою за гордость эту отдал, и где теперь она?

Страна должна быть сильной, великой! Так мне говорили. Так я говорил. И что говорил, я не только ночью за бутылкой водки об этом болтал, я всё делал, чтоб так и было. Был бы молод, и сейчас бы делал! И сейчас бы пошёл служить, снова в танковые. И забрался бы на танк, и сказал всем: «Доколе?» Собрал бы Толю и всех ребят, и мы пошли бы на Запад. За страну свою и за славу.

И прошли бы Европу всю, как проходила не раз русская армия. Прошли бы достойно, с отвагой, и добрались бы до этого вашего Парижа. По Елисейским полям, под Триумфальную арку заехал бы я к самой Эйфелевой башне и поднял бы там над танком своим советский флаг. И чтоб видели все, весь мир и все люди. И страна моя чтобы видела это и гордилась собой и мной. И родители чтобы рядом были. И Зина. И Коля. И Наденька даже, Зина бы не обиделась, поняла всё.

Чтобы все они видели это и гордились мной и тем, как страна наша мной и товарищами моими гордится. А это все видят, потому что по телевизору, и в каждом городе нас узнают, и в каждом дворе уважают. И соседи здороваются.

Такая у меня мечта. Чтоб здоровались.

– Текилки?

Заручившись согласием, Егор развернулся к барной стойке и заказал две серебряных. Не решаясь без тоста продолжить пятиминутное знакомство, он рассматривал зал через большое зеркало, гладко растянувшееся по всей длине бара. Молодые люди, разогретые и разукрашенные всеми цветами ночной радуги, неровно двигали руками и ногами. Глаз Егора уцепился за левый край зеркала, где трясся высокий парень – его голова качалась точь-в-точь как морда игрушечной собаки в машине, на которой они приехали сегодня в клуб.

Забрав стопки, парень вернул внимание к своей полногрудой знакомой. Алёна, или Алина, или Элина, или даже Ирина – Егор не был уверен, что правильно расслышал – забыв про соль, махом осушила рюмку, улыбнулась и выдвинула вперед порозовевшую грудь.

Сигналы были вполне понятны, но в то же время требовали соблюсти все ритуалы, положенные перед разовым сексом. Егор называл это брачными играми разумных животных и ненавидел всей душой. Несколько раз он, как по заветам Ленина, пытался перепрыгнуть через ступень, но каждый раз так же безуспешно. В конце концов, скрытые механизмы естественного отбора преодолели надуманную брезгливость, и он смирился приспосабливаться, становиться частью окружения, столь же пестрого снаружи, сколь монотонного по своей сути. В такие моменты Егор часто вспоминал урок биологии, на котором рассказывали про мимикрию, картинки насекомых, притворившихся сучками и листочками, и видел себя на их месте, с одним лишь исключением – животным он себя ощущал хищным. В голове при этом мелькало ещё всплывшее из того же 8 класса слово «идиосинкразия», но помочь поиском своей памяти так руки и не доходили.

Размышления о внутренней эволюции и подобных малоуместных в атмосфере «тыц-тыц» вещах были первым из двух секретов Егора, как скоротать время, пробираясь сквозь бестолковые расспросы и заигрывающие шутки. Второй был ещё проще – пить. Других навыков, в том числе обольщения, которым всех пытался научить его друг Андрей, ему не требовалось. Он был хорош собой, мило улыбался, удачно шутил. Носил подходящие рубашки и голубые глаза. Всё, что от него требовалось, – это не мешать себе, и тут он представлял себя толстовским Кутузовым, своим внутренним «я» наблюдая за успехами и неудачами внешнего.