Александрина - Чёрный бриллиант

Дверь в кухню была слегка приоткрыта. Полоска электрического света пробивалась через щель. Я услышала тихий разговор, почти шёпот, но слов не разобрала. Когда открыла дверь, увидела родителей, сидящих за обеденным столом. Они оба вздрогнули от неожиданности. Их лица выглядели уставшими. А у мамы ещё не просохли слёзы на щеках.

– Танечка, почему ты так рано встала? – спросила она. -До школы целый час. Могла бы ещё поспать.

– А вы что, ещё не ложились? – ответила я вопросом на вопрос.

– С чего ты это взяла? Просто сегодня мне нужно пораньше на службу. А мама встала, чтобы приготовить мне завтрак, – ответил папа.

Он никогда не умел врать. На столе не было никакого завтрака, стояли только две полупустые чашки с остывшим кофе.

Через неделю мы с мамой поехали но консультацию к знаменитому профессору-кардиохирургу, Сергееву Сергею Ивановичу, в Хабаровскую краевую больницу. На Дальнем Востоке, где мы в то время проживали, профессор слыл светилом медицины.

В кабинете нас встретил высокий, довольно пожилой человек, с проседью в густых, когда-то тёмно-русых, волосах. Лицо было суровым, будто высеченным из камня, но глаза за тонкими стёклами очков в золотой оправе, излучали доброту.

Он предложил маме стул, а сам проковылял к своему креслу, стоявшему за письменным столом. Было заметно, что он сильно хромает. Впоследствии я узнала, что у профессора была ампутирована одна нога до коленного сустава, и он ходил на протезе.

Поговаривали даже, будто он потерял ногу, попав под машину, спасая ребёнка. Возможно, это была легенда, которыми обычно овеяна жизнь замечательных людей. А, может быть, и нет. Да это и не важно. На самом деле Сергей Иванович спас жизни и вернул детство тысячам детей, а их родителям – надежду и радость жизни, которые, казалось, были утеряны навсегда.

Кабинет профессора был достаточно просторным. Две стены персикового цвета почти сплошь были увешаны фотографиями, как я узнала позже, спасённых им детей. У одной стены, рядом с входной дверью, стоял огромный, почти до потолка, стеллаж с книгами. Оба широких подоконника больших окон были заставлены цветочными горшками с кое-где начинавшими цвести цветами.

За окнами был слышен гул машин, а через открытую форточку доносился аромат сирени. Стоял май месяц. На столе у Сергея Ивановича красовался огромный букет алых роз.

– Пожалуйста, присаживайтесь, – произнёс профессор, указывая маме на предварительно отодвинутый стул.

– Валентина Сергеевна, – обратился он к ней по имени-отчеству. – Вы, пожалуйста, не волнуйтесь. Подробно расскажите мне о проблемах вашего ребёнка. Я постараюсь сделать всё, что в моих силах.

Я была разочарована тем, что профессор спрашивает о моих проблемах не у меня, как это делал Айболит, а у моей мамы. «Как будто я маленькая», – подумала я сердито, когда меня попросили удалиться за дверь.

Пока мама разговаривала с Сергеем Ивановичем, я расхаживала по приёмному покою и изучала мозаичные плитки на полу. Они мне казались необыкновенно красивыми, а сама больница – каким-то таинственным замком.

Меня очаровывало всё: и атмосфера покоя, иногда прерываемая воем сирены подъезжающей машины «скорой помощи», и высокие сводчатые потолки старого здания, и полумрак, пронизываемый лучами света, пробивающегося сквозь пыльные стёкла широких окон, и прохладный воздух, смешанный с запахом медицинских препаратов, и полустёртый ногами сотен тысяч страждущих людей мозаичный пол, и портреты знаменитых врачей, развешенные на стенах фойе.

Возможно, тогда я погрузилась, говоря научным языком, в медицинский эгрегор. Уже тогда, будучи восьмилетней девочкой, я интуитивно чувствовала, что моё будущее в какой-то мере предопределено. Будучи погружённой в свои мысли, не заметила, как подошла мама.

– Танечка, тебе придётся остаться в больнице, – сказала она слегка дрогнувшим голосом.

– Но до конца учебного года ещё две недели, – возразила я, радуясь в глубине души, что мои каникулы продлятся на целых две недели дольше.

– Ничего. Я договорюсь с классным руководителем, – ответила мама.

Меня поместили в палату, где были двое взрослых, какими мне казались тогда шестнадцати и семнадцатилетняя девушки, и два ребёнка – я и трёхлетняя девочка с мамой.

Девушки что-то говорили о предстоящих операциях. Я понимала, что это означает. Женька из нашего класса часто и со всеми подробностями рассказывал, как ему удаляли аппендицит. Для нас, его одноклассников, он был чуть ли ни героем.