Михаил Дорошенко - Коридоры судьбы

Она изобразила лебедя… или ворону… отбила чечетку, сделала реверанс и вновь произнесла заморские слова:

– Хеаман… хема или… ха-ха, а где же Хамлет?

Он поскользнулся на паркете и упал, сверху на него свалилась вешалка. Вазу он успел схватить, пожертвовав очками.

– На эту вазу, Барбара, при всех необходимо сесть и… помочиться, – изрек невозмутимо Геамант. – На утро сбудется мечта!

Не теряя времени даром, Барбара поставила вазу посреди комнаты и под аплодисменты присутствующих исполнила обряд.

Приведя условия исполнения следуюшего ритуала, особенности коего из-за отсутствия приличных эпитетов привести невозможно, Геамант провозглашал:

– … и много лет достанется везения в любви.

– Сколько? – осведомлялась деловая Барбара.

– Нескончаемое количество нимфе Первого Шага…

– А-ха-ха, – завиляла Барбрара по своему обыкновению бархатным задком.

– … и по году нам, смертным, – обводил он с четверть круга рукой, так как уже научился не делать широких жестов.

По возвращении домой Барбара повалила Геаманта в подъезде на кафельный пол и претворила… «Наконец!» … действительность в мечту. «Или наоборот!»

Детство Геаманта прошло в Пятигорске, в этом южном Петербурге северного Кавказа.

Здесь кто-то невидимый днем и ночью играет на струнах Эоловой арфы, гора Змейка ползает по ночам, а соседняя – Верблюд – ходит даже днем, если следить за ней с электрички. Аллея Дворцов в Пятигорске вьется по склону Машука от церкви св. Лазаря – к – Провалу.

Геамант любил бродить по улице рококоидного городка в тумане. Он забирался на акацию, растущую неподалеку от Провала, и с вершины гигантессы любовался огнями вечернего Пятигорска, разговаривал с птицами и набирался мудрости у звезд, как и подобает начинающему астрологу.

Воздух на юге, как сухое вино. Однажды он заблудился на пути вниз. Колючки стали впиваться ему в спину, как кинжалы заговорщиков, и он, спасаясь от гибели, вернулся на вершину и провел между небом и землей всю ночь. Под утро, когда он начал спускаться с дерева, из сероводородного озерца вынырнула, а может быть, ему это приснилось, вооруженная арбалетом арбалина, как он назвал ее впоследствии. Геамант стал карабкаться вверх, испуганно оборачиваясь на прозрачноватую ундину. Стрела вошла в естественную щель и поразила Геаманта в Судьбой намеченную цель.

«Как если бы арбаэлина наступила на душу шпилькой каблука!»

Он проснулся с подарком неба на руке. Серебряный дракон с крылатой нимфой на спине обвивал его руку хвостом. Надпись на браслете сообщала имя: «Геамант». По-другому его уже никто не называл.

С тех пор он и стал прорицателем, вернее – предлагателем:

«Кто прыгнет ночью при луне в Провал, тот самым сможет стать богатым человеком в мире!»

Геамант предлагал всем взглянуть в лорнет из горного хрусталя и рассказать об увиденном, чтобы затем с мягкой улыбкой на лице провозгласить: «Нет, вы не правы», – и преподнести пламенистую версию своего витражного видения, отличного от обычного.

«В Бештауском парке, – начал я, встретив коварного лорнетиста в Пятигорске впервые, – где обитают веера или витают зеркала, если смотреть на лес в лорнет горнохрустальный…»

Он вырвал у меня из рук лорнет и разбил, как злая королева зеркало Правды.

«С вами все понятно», – сказал он с раздражением, но быстро остыл, и мы разговорились. Он признался, что духовные дальтоники вызывают у него раздражение, а конкуренты иновидения – озлобление и зависть за «гнусную способность» прозревать в стекле Неправды то же, что и он; быть может, – хуже, но иное, что не ему принадлежит. Так что выхода для человечества или подхода к Геаманту не было.

Трагедия мастера Судьбы состоит в том, что его наставления с интересом выслушиваются, но не исполняются – не принимаются всерьез, как стихи или цветы.

Восемь национальностей смешалось в его беспокойной крови. Показывая под тонкой кожей на висках голубоватые венки (река Индиго), похожие на иероглифы, он утверждал о синеве кровей, за что получил по носу и был разоблачен.

Отец Геаманта бил в барабан на похоронах, а в ресторане играл на скрипке. Любовниц называл вуалехвостками, себя – козлотуром, а дворовых сплетниц – пейзянками. Он исчез, когда Геаманту исполнилось три года. С тех пор появлялся только на спиритических сеансах. Семью с того света называл тюрьмарием, а оркестр – бестиарием.