Александра Макарова - Влюблённые в книги

Медицинские подробности. Описание болезней и их лечения средствами 19-го века, хирургические операции и вскрытия описаны подробно и увлекательно. Специальных терминов минимум, человеческого языка много. Описания эти цветасты и разнообразны, но жути автор не нагоняет.

Дух Америки 19-го века. Только что возникшие городки, населением в несколько семей, фермеры, евреи, индейцы и беглые негры. Роман большой, удалось в него втиснуть много героев разного социального статуса и разных занятий.

Что мне не понравилось:

Регулярно у меня были претензии к языку. Грешу опять на переводчика. Явные стилистические ошибки не часто, но встречались. Много лишних предложений. Вот прямо лишних. Некоторые сцены можно было описать буквально в трёх фразах, автор же расписывается на страницу. Но это – ближе к концу книги. Такое ощущение, что этой «водой» автор добивался нужного, бОльшего объёма текста.

Некоторая неправдоподобность в том, как живёт, действует, общается, разговаривает главный герой – абсолютно глухой человек. Часто так и хотелось сказать: «Не верю!». Но, может, это просто потому, что у меня не было опыта общения с абсолютно глухими людьми.

На мой взгляд, «Шаман» уступает «Лекарю» в динамичности, яркости, информативности.

Но если вам интересна Америка позапрошлого века, эта книга – хороший вариант.

10 февраля 2018 г.

Несколько первых десятков страниц книга мне казалась скучноватой. Перечисления встреч, куча фамилий известных и неизвестных людей, волокита с издательствами, газетами, собраниями.

Но потом меня так затянул этот стиль, язык, что я торопилась к книге.

Во-первых, здесь очень живой Чуковский. Не мифический дедушка, читающий детям «Крокодила», а мятущаяся душа, самокритичная до крайности. Временами К.И. называет себя полуидиотом, а свой мозг – вялым и сонным, мысли – лживыми мыслишками и т.д.

Во-вторых, книга это написана очень искренне. Ну а как же может быть иначе, ведь К.И. писал не для публикации, он писал исключительно для себя. Поэтому всё тут – «без купюр». Очень много метких, иногда даже едких замечаний про Горького («простодушный до невменяемости»), Маяковского («Маякоооооуский»), Ахматову, Блока («всегдашняя невольная величавость»), Репина, Мережковского, Зощенко и других его современников, которых мы иначе как легендами не воспринимаем. А здесь они очень живые – озорные, весёлые, взволнованные, брюзжащие, обидчивые, со своими недостатками, предпочтениями, личностными особенностями. Совсем без нимбов. У Чуковского – талант замечать и описывать мелочи так, что ясна самая суть человека. И с большинством литераторов первой половины 20-го века он виделся чуть ли не еженедельно на протяжении многих лет. В дневнике он описывает их дискуссии, рассуждения, их отношение к стихам, их понимание языка. Бытовые подробности, практически стенография литературной жизни на протяжении нескольких десятков лет создают такую густую атмосферу, что начинаешь чувствовать, как и чем жили Гумилёв и Мандельштам, Пастернак и Солженицын и десятки других, очень знакомых нам людей. Чуковский был осторожен и не позволял себе напрямую клеймить советскую власть, но даже без упоминания политической подоплёки его дневник рассказывает об удушающей атмосфере, цензуре, «замалчивании, травле, улюлюкании».

Сложно нам сейчас представить, что ВСЕ сказки Чуковского долгое время были запрещены. «Мойдодыр» – за «Боже, Боже…», «Муха-Цокотуха» – за мещанство и свадьбу, «Тараканище» – за антропоморфизм и т.д. Для меня было открытием, что Чуковский – фигура глубоко трагическая. Клеймо незаконнорожденного, всегдашняя изматывающая бессонница, невозможность писать о том, к чему тянется душа (к Чехову и Некрасову), запрет на «чуковщину», голод 20-х годов, страшное семейное горе, ощущение, что так и не сделал главного в жизни («ни один человек не знает даже, что я не только детский писатель, но и взрослый»). Но всё-таки через все его записи, через все 70 лет, что он вёл дневник, сквозит его любовь к литературе, к языку, его чувствование гения, его стремление к тому, чтобы фальши и лжи, «мямления и канители» было как можно меньше, а настоящее, талантливое, выражающее «жизнечувствование» и «жизнебиение», шло к людям.

Советую эту книгу всем, кто любит литературу Серебряного века, тем, кто интересуется историей нашей страны, тем, кто предпочитает хороший русский язык и выверенность текста, а также тем, для кого живые, настоящие люди дороже мифов и штампов.