ЮЛЯ БЕЛОМЛИНСКАЯ: БЕДНАЯ ДЕВУШКА

Все мы называемся гордо «Художник-дизайнер тканей» и рисуем в основном абстракции для дорогих мужских рубашек – это легкая и приятная работа, и нам с Иркой кажется, что мы КАК БУДТО в мастерской в Мухе или в Театральном или в Академии – шесть столов, диван, кактус, кофеварка, по пятницам мы пьем и грузины поют. Хозяйка дала нам всем ключи, и мы работаем, когда нам удобно, а она с 9-и до 5-и – в это время работают клиенты- заказчики. Как будто…. Но дружить с грузинами не выходит – они слишком вписались в этот новый мир – говорят все время о деньгах или о том, что увидели в телевизоре. Ну и о еде, конешно – это уж обязательно. Хозяйка с ними дружит и почти всю работу отдает им, а нам – остатки. Ну, как- то концы с концами сводить удается.

Мы с Иркой говорим по-прежнему только о любви и о книжках, а книжки мы себе выписываем по почте (как положено провинциальным барышням из старинной России, из той предыдущей Дореволюции), выписываем на двоих и по очереди читаем. КАК БУДТО мы дома – на Петроградской. Я – на Ораниенбаумской, а она за углом, на Гатчинской. Утром мы просыпались и созванивались – у кого будем кофе пить? Счастье ненормированного рабочего дня…

Она меня и провожала. Все, что угодно я могла предположить, уезжая в Америку «навсегда», но только не продолжение этих безумных кофеепитий – тут в Нью-Йорке.

Я через год написала ей письмо, и после первого путча она принесла мне его и прочитала эти строчки:

«…Вали оттуда, вали скорее! Ты не себя, ты Алешу должна оттуда увезти – он слишком хороший мальчик. Ты же знаешь, как у нас бывает – вот там сейчас жахнет, и пусть даже не сильно, пусть даже погибнут только пятеро мальчиков – но это будут самые лучшие, самые вот такие – как твой, потому что такие выскакивают под танки – за Родину первыми – ВСЕГДА. И твой – выскочит. Увози!»

В общем, я ошиблась в своем предсказании на двух мальчиков. Одного как раз увезли по моему совету. Ирка взяла сына – закинула его в Германию к дальней родне (она из петербургских немцев – часовщиков), а сама сюда – неизвестно за каким хером – знаменитая мухинская красавица Ирка – идиома превращается в казарменную шуточку – к началу моего рассказа уже было известно за каким: уже возник на горизонте черновицкий еврей Эмиль Лудмер, (Ирка для простоты звала его Шуриком), прошедший питерскую Консерву по классу рояля, Израиль, Бельгию, (там он купил землю и стал Вассалом бельгийского короля – а попросту – гражданство получил), Париж – (там он жил в замке у графа и плавал пианистом на пароходике по реке-Сене), но бродяжий дух его из Парижа вынес и донес до квартирки для бедных на Ист-Сайде, а это я вам скажу – сокровище. Вторым его сокровищем являлась мечта каждого провинциального еврея – красавица-шикса, то есть Ирка. Ирка, стало быть, была уже пристроена, а я – не вполне.

Ярмола меня вроде как не любил. То есть физически – он меня любил – со здоровым физиологическим интервалом в три-четыре дня, но душой он явно со мной не лег – это было по всему заметно – супом не угощал (он вообще был скуповат, как многие старые холостяки и ухаживанье его за дамами выражалось не в походах в ресторан, а в варке им грибного супа – мои предшественницы говорили, что суп был с песком и несоленый, но мне он и такого не предлагал). В гости не брал меня с собой и даже не любил, когда я оставалась ночевать. А я оставалась иногда и писала, сидя в ванной на полу поэму о двух наркоманах – питерцах, живущих в отеле для нищих «Вашингтон-Джефферсон». Поэма называлась «Сердце моряка» и рассказывала о моей любви к Ярмоле, то есть о тоске по Родине, о которой нельзя было говорить впрямую, потому что мы все сами себе Родину отменили – и хули ж теперь? Еще ТЕ из Ярмолиной волны могли тосковать – их выгнали из страны злое «КейДжиБи» и паганая «Софья Власьевна», а мы то, вроде как уехали, как раз от страха перед их отсутствием.

И теперь нужно было представить себе, что все КАК БУДТО нормально хорошо и правильно. Что у нас там КАК БУДТО не было еще одной МАЛЕНЬКОЙ РЕВОЛЮЦИИ, и сейчас там не происходит НЕБОЛЬШАЯ ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА, а просто мы вот такие любители свободы и демократии, или мы невероятные любители американской культуры и языка, или мы просто любители путешествовать – ну вот ездить себе по свету, глядеть чужие страны – так когда-то во время «оттепели» – в неугомонных любителей путешествовать – этаких «тури-тура-туристов» превратились многие деятели русской культуры – в предисловиях шестидесятых писалось: «…в 1922-м году Бахтин переезжает с семьей в Саранск…» – НУ ТИПА – НАДОЕЛО ЧЕЛОВЕКУ В МОСКВО-ПИТЕРЕ – В САРАНСК ПОТЯНУЛО. Последний раз я обнаружила этот стиль у Вани Толстого в предисловии к Набокову: неутомимый путешественник Набоков, неизвестно по какой причине покинул в середине тридцатых Берлин, а в конце тридцатых – Париж, чего это он? Остальные жили спокойно – Лифарь, Бунин и т.д., а этот кузнечик – вишь скакать принялся. Это Ваня уже писал в свободные времена. По старой советской привычке, желая избежать неприятного слова «еврей», в случае Набокова совсем уж нелитературное «еврейка» – ну зачем об этом, это удел антисемитов – грязные инсинуации на тему приставания евреек к русским гениям, Ваня – чистый человек, но, знаете, «…ложки нашлись, а неприятный осадок остался…» – не нужно таких слов – они нервируют, а пусть лучше Набоков вот так ездит себе, путешествует, как Бахтин и прочие…

Читать дальше