Арина Амстердам - Пончики и пони

Наверно, тут надо сказать пару слов о ее матери. Мамаша тезоро Марфы выросла в либеральной до полного беззакония семье дурацкого, на мой вкус, поэта и художницы-постмодернистки. Что они представляли из себя как тесть и тёща – боюсь вспоминать. Невзирая на хиповое нестяжательство и полнейший пофигизм родительских нравов, Майка выросла скрытной, лживенькой, завистливой, ревнивой, тщеславной сукой. Единственное, что делало ее хоть сколь-нибудь прикольной, это страсть к бабам и стейкам. А так – не понимаю, что я в ней нашел. Я был юн, глуп, и это единственное, что мне есть сказать в свою защиту.

В общем, она выросла в семье, где можно было всё. Но не всё было ее целью, а только чужие бабки и возможность не напрягаться. Поэтому ее лесбийские склонности были затоптаны кованым сапогом алчности. Отдавая себе полный отчет в том, что из беспросветного богемного угара в мир дорогого шика ее выведут только природная красота и точный расчет, Майка решила бить наверняка. Искать после развода со мной богатую лесбиянку представлялось погоней за эфемерным случаем – и она пошла на таран в самую гущу зрелых иностранцев. Нанизав на копье своего обаяния десяток состоятельных европейских пенсионеров, Майка выбрала мирного и ведомого немца и вышла за него замуж. Все шло как по маслу – муж приносил стабильный доход, любовницы не переводились. Но тут немецкий пенсионер заподозрил подвох, нанял детектива… и потребовал развода. Над Майкой навис финансовый крах. Однако, беда и в этот раз пришла не одна. Майка узнала, что носит под сердцем мужнино дитя. Дитя и никакое-то было не надобно, грозя свети на нет и фигуру, и личную жизнь, а уж от мужа-немца – «рохли и козла паршивого» – вдвойне. К тому же именно теперь, когда он четко дал понять, что дальше ей придется забыть про его тугой надувной матрасик бесперебойных инвестиций и грести самой, своими загорелыми ручками.

Не бывать этому, подумала Майка, и пошла делать аборт. Но и тут ее ждал облом. Старая добрая гинекологиня, посмотрев ей куда следует и пролистав ворох анализов, заверила Майку, что эта беременность – большой сюрприз и второго такого ждать наивно. Иными словами, та почти совсем бесплодна и если хочет растить-таки собственное чадо, а не выращенное в теплице суррогатной матери, то аборт отпадает. Поплакала она, порвала на себе шоколадного цвета кудрявую гриву и пошла домой – вынашивать ненужное, оставленное на всякий случай дитя.

Теперь Майка больше не немецкая жена и тем более давно уже не моя, а чулочного магната-итальянца, и тем не менее, ее немецкое дитя сидит у меня на коленке, обхватив ладошками большую чашку с сиренево-блёсым какао, и вряд ли ощущает себя ненужным. Утро раннее – мы же уже нагулялись. Щеки Марфуши ярко алеют от морозного воздуха улицы. Нам некогда было валяться без дела и мы вышли гулять чуть свет. Это просто неразумно – спать, когда в сквере бегают тети и дяди, некоторые даже с собаками, кто-то кормит птиц, кто-то просто энергично ходит пешком, сосредоточенно заложив руки за спину и думает, как сделать мир лучше. Это ее версия, не моя. Я уже ничего не решаю.

***

Утро было буднее, народ спешил на работу. Мы просто не имели права не влиться в этот человеческий водоворот. Марфа вела меня за руку – именно так, а не наоборот – ее коротенькие ножки в комбинезоне спешили куда-то туда, где кипела жизнь. Голые деревья упирались в землю широкими у основания стволами в обрамлении костлявого покрова лысых крон. Мы важно топали мимо прекрасных старинных фасадов Таганки, озираясь по сторонам, болтая и беззастенчиво тыча пальцами во всё интересное. Я открывал для себя новый мир в старом, приевшемся куске Москвы. Те же самые окна теперь таили в себе смешных жителей, под совершенно простыми островками грязного снега вдоль ограды вдруг обнаружилась весьма обаятельная и теплая кошка. Она, конечно, не далась нам пощупать, насколько она в действительности теплая – но мы единогласно решили, что это и есть самая теплая кошка Москвы. Мы назвали ее Зайка и велели быть осторожной с автомобилями. От них можно ждать чего угодно. Зайка обещала беречь себя – и грациозно удалилась, заметая следы слишком представительным для зайца хвостом.

Оказывается, тыкать пальцем вовсе не так предосудительно – во всяком случае, к нам ни разу не подошел ни один полицейский и не только не выписал штраф, но даже и не нахмурился. Отныне я всегда и везде буду показывать только одним пальцем, сложив остальные четыре в кулак – так несравнимо точнее.