Арина Амстердам - Пончики и пони

Я не нужен.

Ее тело слишком правильно сложено, длинные, гладкие руки и ноги, шелковистые коленки, музыкальные пальцы цвета свежеиспеченного хлеба… И словно живая фарфоровая кукла, она бережет свое тело от моих кривых рук. Мне так кажется. По крайней мере, когда я прикасаюсь, она напряженно замирает и смотрит испытующе и не без опаски. Я не умею расслаблять фарфоровых кукол. Наверно, они уже никогда не расслабляются, если хоть раз увидят свой ценник. А Кира себе цену знает. Не афиширует, но знает.

В тот вечер шел серенький дурацкий дождь, и у меня внезапно заболело горло, я был голоден, умотан и, видимо, оттого непривычно зол. Ну и почему-то я почувствовал, что промедление преступно. Поэтому не стал ждать, пока нагрянет вопрос об отпуске: она могла задать его с минуты на минуту, мы и так затянули все возможные сроки. Я просто вошел в комнату, занятую нами под кабинет, со стенами слоновой кости и синими светильниками, бросающими стальной токийский свет на викторианский сливочный диван в розах. Я сел на журнальный столик. Кира поморщилась, когда заклепка заднего кармана проскрежетала по стеклу. Она обернулась и положила локоть на спинку стула – но не развернула его и даже ноги не подвинула в мою сторону. Кира была уверена, что я не стану отвлекать надолго. У нас это было не принято. Она была занята делом, и ее дела священны.

Кирино лицо было спокойно – рабочие задачи не требовали в тот вечер усилий, эмоций – тем более.

А я уже давно не требовал ни того, ни другого.

И все же рубануть с плеча мне было нелегко, и я зачем-то сказал: «Скоро отпуск». Она едва заметно сдвинула брови. Губы сжались, выдав раздражение, – и я решился. Я просто добавил «Но мы расстаемся. Я думаю, пора» – и все.

Она кивнула.

Ни слова – просто кивнула.

Глубоким, взвешенным кивком.

Мне стало так легко, так светло – захотелось как-то отблагодарить за понимание, но вдруг я увидел то, чего не видел прежде: она не просто не держит меня, более того – мне лучше не приближаться. Раньше ее фарфоровость была доступна касаниям. Ее можно было отогреть, она снова ненадолго становилась той глиной, из которой была слеплена. Сейчас на меня смотрела маска без глаз. Фарфоровый лед. Я встал – и так и застыл, не зная, куда себя деть. Она смотрела на меня, по-прежнему сидя в пол-оборота. Красивые, идеальной формы, ухоженные ногти тускло отражали свет, на мизинце ровной серебряной полоской поблескивало кольцо. Почему-то я тогда отметил про себя, что оно было на заре нашего знакомства – а значит и до меня, и оно есть на его закате – видимо, его застанет и тот, кто меня сменит.

Чтобы что-то сказать, я сказал: «Мама звонила. И… Передавала тебе привет». Она ответила чуть удивленным, чуть вопросительным «Да?» – и всё. Зачем я это сказал? – ведь неправда. Маме глубоко до лампочки моя вторая половина. Все мои вторые половины после единственной официальной жены, хвала небесам, давно уже бывшей, кажутся ей несущественными.

Кира знает, что мама скорее погуглит курс уругвайского песо, чем передаст привет тому, кого для нее и на свете-то нет. Но после этой маленькой лжи мне уже нетрудно было выйти. Я почему-то тогда до самой двери надеялся, что Кира хоть что-то скажет.

Она отпустила меня молча.

Следующим утром я полез в ее стол за ножницами. В верхнем ящике лежала фотография. На ней Кира обнималась с каким-то мужиком, совершенно не похожим на меня. Я никогда не видел Киру такой. Она была живой, она смеялась, запрокинув голову, она сияла, из нее рвалась музыка. Ревность кольнула под ребра – и пропала. Кира – не моя вещь и даже больше не моя девушка. От увиденного она не стала мне нужнее или дороже. Просто теперь я точно знал: дело в том, что мы были искусственной парой. Комфорт, идеальную бесконфликтность, удобное расположение друг у друга частей тела нельзя считать замусоленным «мы подходим друг другу».

Мы не умели и не хотели учиться диалогу.

Мы друг другу не подходили.

Они же с этим неведомым мужиком подходили друг другу на все сто.

Они так хохотали, как мы ни разу.

Ее вещи исчезли из моей квартиры бесшумно, словно стертые ластиком. Она просто ушла, пока я был на работе. Вечером ее уже не было.

В общем, я не удаляю со своей страницы в Фейсбуке фотографии с ней – пусть висят. Не хочу вопросов и домыслов. Спросят, расстались ли – скажу как есть. Пока не спрашивают – я не выступаю с пресс-релизами. И так понятно, что однажды кому-то первому придет в голову, что под ее фотографиями больше нет моих комментариев, а под моими – ее, и постепенно все всё поймут.