Анна Аверьянова - Сделка

– Ах, Затюкин! Деточек грудным молочком кормят!

Нет, не мог даже представить себе Затюкин, что самое дорогое для него и его бесконечно любимой женщины существо должно будет мучиться в этом мире подобно ему. Что перед ним будут закрываться двери, и к нему будут поворачиваться спиной. Что и ему придётся терпеть унижение, стыд перед любимой женщиной. Нет, не мог Затюкин обрекать своего ребёнка на такое мучение. Не мог. Уж слишком у него была нежная душа.

А тяжёлая международная обстановка! А нарастающий дефицит продуктов питания! Затюкин чувствовал себя беспомощным в этом жестоком мире, и чем больше он бился и трепыхался безо всякого результата, тем ещё более беспомощней он чувствовал себя. Да, может быть, и проживёт он, мучаясь и любя, свою маленькую жизнь, и хватит ему на его век и леса и озёр, но ведь он умрёт, уйдёт из жизни, как дезертир, оставив на переднем крае самое дорогое ему существо. Но как, как всё это объяснить Дунечке! Да неужели же она и сама не видит, что среди современных школьников и наркоманы уже есть, да и всякая всячина, о чём с ужасом в своём гнусавом голосе довольно-таки регулярно повествует во дворе перед их подъездом Варвара Никандровна.

Этот мир, увы, не становится лучше. Зачем же кого-то обрекать на жизнь, мучительную жизнь на зыбучих песках жёстокого века экологических и социальных катастроф? Для того, чтобы покатать по двору красивую коляску, чтобы позабавиться с малышом? А что, что с ним будет потом, он же не игрушка, о которой можно забыть. Да отдаёт ли себе Дунечка отчёт о своих желаниях?

– Но Таня с Федечкой ведь как-то живут! – не ощутив и не поняв сложных душевных мук своего мужа, продолжала, всхлипывая, Дунечка.

– У Федечки папа – замдиректора по науке, и он не забывает о своём сыне, а мой отец считает, что я должен сам себе строить жизнь, в чём я с ним согласен. Да и Таня не в библиотеке работает, – раздражаясь непониманием жены процедил сквозь зубы Затюкин.

– Ну хорошо, а как же Галина, у неё же пятеро детей! – повторяла Дунечка заученные уже вместе с маменькой фразы.

Вот он смысл, а скорее бессмыслица тёщиной обработки. Вот они, зачем, котлеты-то. Всё у них уже продумано было. Ударила блажь в тёщину голову, а теперь вот терпи. А ведь она сама, случись что, и рублём не поможет, да и первого внука она только по телефону любит. Языком только молоть может, жену смущать. Спокойного нрава был мой герой, тихого, я бы даже сказала кроткого. Но кто же такое сможет вынести?

Знай наперёд, к чему приведёт всё это, может быть, он и сдержался бы. Да знал бы, где упадёшь – соломку бы постелил. Эх, жизнь. Вот и не выдержал Затюкин, взорвался. Тонкие губы его сделались ещё более тонкими, он решительно встал, безумно зажестикулировал и почти закричал (это на Дунечку-то!)

– А вот ты пойди и спроси, каково ей стольких детей кормить?! Вот пойди и спроси. Пойди и спроси… – и уже как-то обиженно и неуверенно ещё раз повторил. – Пойди и спроси.

Дунечка, никогда не видевшая своего мужа в таком экстазе, ошалело глядела на него несколько мгновений, но потом, будто очнувшись, вздрогнула, сорвалась с места и прямо в халатике выскочила из квартиры, хлопнув дверью. Да, надо отметить, что характер у Дунечки был ещё тот.

Оторопевший Затюкин застыл на месте в неописуемой позе. Таких ссор у них ещё не было. Он не знал, что делать.

– Дунечка! – взвыл он прямо-таки по-волчьи и бросился к двери.

Нет, он не догнал её. Дверь Галины безапелляционно захлопнулась у него перед носом. Беззвучно рыдая и дрожа после бега, он медленно поплёлся домой. Ему оставалось только надеяться, что Дунечка успокоится и простит его. Она добрая, милая, она отходчивая, она выше меня во всём. Это я, я, недостоин её, самому себе отвратителен. Не кошки, леопарды впивались когтями в эту измученную, истерзанную душу.

Закрыв за собой дверь и сев прямо на коврик в прихожей, Затюкин в бесплодном гневе своём на кого-то бил кулаками о пол. Зачем это всё так, зачем? Ну выиграть бы что ли в лотерею! Ну продать бы что-нибудь! Да нечего.

– Разве что душу, – горько усмехнулся он. – Хоть сам вот возьми, да пойди и сдайся в комиссионку. Да не примут ведь. Кому такой нужен?!…

Тяжёлый, мучительный монолог этот вдруг был прерван каким-то непонятным шумом в комнате.

Затюкин вошёл в комнату.

То, что он увидел, поразило размягчённый его мозг, как удар молнии среди зимы. Пораженный, он не мог прийти в себя. Шторы вместе с тюлем взвились к потолку, необычайно сильный порыв ветра ворвался в комнату, натворив в ней изрядного беспорядка. Газеты смело на пол, да и другие бумаги не остались на своих местах. Шторы, видимо с порывом сильного ветра, смели на пол цветочные вазоны, так что керамические черепки вместе с землёй и поломанными цветами лежали у окна.