Мила Никова - Каштановая Долина

Ее воображение уже рисовало картинку, как она сойдет с поезда и сразу же – на перроне – увидит знакомую белокурую макушку. Она окликнет маленькую фигурку, и та обернется к ней ее маленьким сыном.

А потом они вместе отправятся гулять по мостам и улочкам тонущего города, прокатятся по большому каналу. Тома будет в новом платье, и Томас увидит, что его мама самая лучшая и красивая на всем белом свете, и никогда уже не покинет ее.

Городок в Долине готовился выйти из-под покрова ночи и встретить новый день. Жители досматривали последние сны, иные уже, потягиваясь, сидели в своих постелях, готовые к подъему. Кое-где хозяйки – ранние пташки топили печи, ставили на огонь кофейники и, ворчливо воркуя, тормошили мужей и детей:

– Пора вставать, подъем, дружище…

И целовали своих близких людей.

Молодая женщина в удивительно красивом платье села в поезд и через сутки добралась до конечной станции, там она вышла на перрон, и, вглядываясь в лица детей, тоже сошедших с поезда в сопровождении своей семьи или матери или няньки, прижимала к себе белокурых мальчуганов предшкольного возраста. Глазами впивалась в лицо мальчугана, заглядывала ему в глаза, ворошила волосы и, стремительно прижимая к груди, шептала:

– Ты мой дорогой мальчик, мой Томас! Как же я скучала по тебе.

Напуганные взрослые с трудом оттаскивали своих отпрысков от странной особы, одетой слишком нарядно для обычного городского дня.

Наконец на нее обратил внимание полисмен, сделал попытку с ней объясниться и, не найдя понимания в ее уже ставших безумными глазах, вызвал карету скорой помощи. Рослые санитары с трудом завернули Тому в смирительную рубашку, и машина с красным крестом, сигналя клаксоном просьбу зевакам расступиться, повезла несчастную на окраину города, где в серых неприветливых стенах держали городских психов.

Януш Крапт, мужчина в расцвете сил, именно в том расцвете, когда первая седина начинает проявляться в бакенбардах, год назад похоронил свою жену.

Жена уходила тяжело, изматывая себя и его непредсказуемыми приступами душевной болезни. Крапт терпеливо сносил все эти состояния больной женщины, но и его терпению пришел конец. И после очередного припадка, закончившегося вскрытием вен, Крапт прямо на руках унес ее в больницу. Лая после лечения притихла, ее безумные глаза словно утонули, покрывшись легкой ледяной корочкой. Однажды ночью, когда он сидел возле ее постели и держал худую руку в своей, Крапт почувствовал, как ледяная корочка потянулась к рукам и ногам Лаи. Судорога, прошедшая через все ее тело, не смогла разломать наступающую изморозь, и, когда явно видимый туман с выдохом вылетел из приоткрытого рта жены, он понял, что она ушла от него навсегда.

Крапт принял смерть жены как-то отстраненно спокойно. После похорон он продолжал приходить в больницу для душевнобольных, сидел возле их постели, когда они после приступа лежали, обессиленные медикаментозной терапией, кормил их с ложки, выносил утки и делал еще кучу всяких мелких участливых дел.

Вот и сегодня вечером Крапт сидел в палате, куда поместили вновь прибывшую женщину. Ее привезли с железнодорожного вокзала, где она металась по перрону, хватала детей и уверяла, что это ее сын.

Тома, а это была она, спала. Вдруг из ее глаз выкатилась слезинка и со стуком упала на пол. Крапт наклонился, поднял маленькую коралловую бусинку и под кроватью обнаружил еще несколько. Сначала он подумал, что бусы отвалились с платья, висевшего на спинке кровати, подол которого украшала вышивка из тех самых бус. Но из-под закрытых век женщины снова показались слезинки и тут же скатились красными шариками. Женщина плакала коралловыми бусами! Это было удивительно, неправдоподобно, странно… Но Крапт наблюдал это собственными глазами. А ведь он не был пациентом больницы.

Тома открыла глаза. Возле кровати на стуле сидел незнакомый ей человек, он смотрел на нее так, словно только и ждал ее пробуждения, чтобы сказать:

– Милая, тебе не место в этих стенах, нам давно пора домой.

И Тома, понимая без слов и принимая на веру его мысли, ответила ясными, без всякого признака безумства глазами:

– Конечно, я так соскучилась по дому.

Крапт был значительно старше Томы, но она приняла эту разницу, как приняла и Крапта. Немногословный и сдержанный, он внушал ей доверие, в котором она так нуждалась.

Душевная близость, возникшая между ними, являла собой полную противоположность отношениям, связывающих Тому с отцом ее пропавшего ребенка. И теперь, сравнивая эти два чувства, она отдавала предпочтение последнему.