Мила Никова - Каштановая Долина

Остальное же состояние, описание которого заняло большую часть завещания, переходило к Каркси Алерамо, но только при выполнении им условия, указанного в письме.

Нотариус оторвался от чтения завещания и взглянул на Каркси:

– Надеюсь, выполнение условия не составит для вас большого труда?

– Надеюсь, не составит, – пробормотал Каркси и покинул нотариальную контору.

Через полгода, когда он заглянул в банк по поводу прояснений некоторых финансовых вопросов, вежливый до тошноты служащий объявил, что его счета законсервированы до особых указаний.

– Чьих указаний? – взревел Каркси. – Я владелец счетов и могу распоряжаться ими по своему разумению.

– Сожалею, мистер Каркси, но я имею определенные инструкции по данному вопросу.

И снова тошнотворная улыбка, которую хотелось размазать в кровавый студень.

Каркси представил свой кулак, забрызганный этим студнем, и брезгливо поморщился:

– Проводите меня к управляющему.

Но управляющий, обладатель точно такого же выражения лица, только развел руками:

– Увы, мистер Каркси, обременения существуют, и они будут сняты только по указанию основного распорядителя.

– Какого распорядителя?! – заорал Каркси. – Не хотите ли вы мне сказать, что моя бабка явится с того света давать инструкции?

– Мистер Каркси, я сожалею, но ничем не могу вам помочь.

Люди в Долине ждали лета, а оно все не приходило.

Наступил апрель. Всего пару теплых дней постояло в местечке, а потом апрель обратился в осенний октябрь. Черемуха, обрадовавшись короткому теплу, вознамерилась было цвести, выпустила свои пахучие бутоны, да так и замерла от неожиданного холода. Постояла в недоумении и осыпалась стеклянными лепестками.

Затем пришел такой же неприветливый май, и люди в Долине сказали:

– Да, так бывает: погода в мае неустойчивая. Подождем июня.

Сирень, приготовившись тоже цвести, со страхом поглядывала на обнаженную черемуху, но с надеждой думала: «Мой месяц придет теплым и приветливым».

Но июнь, словно узник, пришел в сопровождении тюремщиков – холодного северного ветра и низкого угрюмого неба.

Тучи, тоже стражники, встали тяжелым свинцом и не пропустили ни единого солнечного луча. Сирень вздохнула и не стала рисковать, припрятала подальше цветочные почки. «До следующего лета», – подумала она.

В один из таких тоскливых дней, когда даже яблочный штрудель никто не хотел покупать, в городке объявился передвижной цирк шапито. Он раскинул свой огромный полосатый шатер на единственной площади городка, как раз под окнами Томиной мансарды. Представление было назначено лишь на следующий день, а сегодня устроители предложили жителям пройти карнавальным шествием по приунывшим от холода улицам.

– Прогоним хандру, запустим веселье! – кричал клоун с нарисованной улыбкой, протянутой белой краской от уха к уху. – Встряхнем этот сонный городишко! – вопил он и ходил по узким улочкам, стучал в двери и затворенные ставни своим длинным посохом, на котором позвякивали колокольчики.

– Карнавал, карнавал! Все пожалуйте на карнавал! – не унимался разукрашенный глашатай.

И городской люд отозвался на приглашение. Жители открывали сундуки и извлекали из них карнавальные костюмы: парики и накладные бороды, венецианские маски и страусиные боа, атласные юбки и бархатные шаровары.

Сонный городишко и правда проснулся, и вот уже захлопали раскрываемые ставни, и соседки кричали друг другу:

– Дорогуша, нет ли у тебя корсета на китовом усу?

– А не одолжишь ли ты мне шляпу? Ну да, именно ту – желтую в горошек?

– Боже, чем это пахнет?

– Это горит под утюгом твоя рубашка…

– Горим!

Чака сидела на своем любимом месте, на высокой спинке кровати, и отчаянно крутила своей миниатюрной головкой. Ее алый хохолок развевался из стороны в сторону:

– Кар-р-рнавал, кар-р-рнавал, – стрекотала она, – все на кар-р-рнавал.

Тома, поддавшись наступающему безумию, тоже захотела принять участие в шествии. Она выпросила у тетушки Чины атласной материи и на скорую руку сшила себе платье с широким подолом и узким лифом. Томасу общими усилиями смастерили остроконечную шляпу звездочета и длинный плащ из куска материи, что осталась от платья. Даже Чаке Тома соорудила маленькую юбочку, которую, к вящему птичьему удовольствию, надели на говорящую птаху.

– Все в сборе? – спросила Тома.

Она накинула на плечи бархатную пелеринку, также пожертвованную ей пекаршей, и повязала свои густые волосы широкой лентой.